Красивой она не была, лицо вытянутое с рожками над висками, глаза льдистые, но что-то в ней покоряло…
Как-то Шуут вернулся со службы позже, чем обычно. Она выбежала ему навстречу, сняла шляпу с его головы, шарф, очки, вся в пыльном вихре, повлекла его за собой в комнату. Он не противился. Ему нравилась эта игра, ее кокетство, бессознательное, как бы движение самой женской природы. Щеки ее пылали, а глаза были похожи на ночь с зарницами. Он невольно вздрогнул, когда ее прохладные ладони проскользнули под рубашку. Он попытался отстраниться. Ее движения замедлились. Она как будто даже перестала дышать.
— Что с тобой?.. — спросил он робким, прерывающимся шепотом.
— Ничего, моя прелесть, все хорошо… — Она то появлялась, то исчезала, как мимолетный пугливый сон, а от ее прикосновений по всему телу разливалось какое-то блаженное тепло…
С помощью девы (она работала в издательстве) одну из странных историй Шуута опубликовали в толстом журнале. Успех вскружил ему голову, он все бросил, писал, как проклятый, но напрасно и после случайного успеха наступило какое-то долгое, тоскливое затишье. Он утешался обманами, томился, мечтал, вдруг влюбился в дочку профессора музыки и очутился в местах возвышенных и почти необитаемых, но любовь оказалась неудачной, и он вернулся к деве, которая годилась ему в матери. Иногда он исчезал, чтобы вновь появиться у нее, то во всем сером, то в черном, словно он носил траур по жизни, в роли клерка или в роли поэта-мечтателя, с моноклем, в потной рубашке, марающего своими стихами стены с небесными просветами и выступающими углами.
Прячась за отяжелевшими от пыли гардинами, Шуут подслушивал и подсматривал за ней. Шуршание юбок, хихиканье в коридоре, мимолетное и обманчивое копошение теней. Кто-то подсматривал и за ним. Он входил в ее комнату, испытывая чувство неловкости и стыда, как будто он делал что-то лживое и нехорошее и оказывался среди вещей и предметов, выдуманных и описанных им самим. Она обставила свою комнату так, как он описал ее в своем романе. Подслеповато щурясь, он смотрел на всю эту живописную мишуру каких-то намеков и полунамеков, из которых вдруг выглядывал диск радио, фикус, старый, вспоротый пружинами диван, облупленный комод, кровать, выпотрошенный чемодан. Она собралась куда-то уезжать и, увидев его села на кровать, прижимая к груди заводную куклу. Он поцеловал ее и присел рядом. Слившись с ним в одну тень, она дрожащими пальцами ощупывала и осматривала заводную куклу, неизвестно как попавшую к ней. Куклу нужно было завести, чтобы она ожила, а ей нужна была ласка и поощрение…
Откуда-то из этажей Башни донеслись шаги, голоса. Дверь отпахнулась. В комнату вошла Жанна, сопровождаемая девой в лиловом платье с длинными рукавами и в шляпе с черными лентами.
— Наконец-то, Боже мой, я чуть с ума не сошла… — Жанна подбежала к Моисею. Он обнял ее. — Что, собственно говоря, происходит?.. я ничего не понимаю…
— Я сам ничего не понимаю… — Блуждающим взглядом Моисей обвел комнату. Сводчатые беленые потолки, шкаф с зеркалом, две узких кровати, коврик в темной размытой рамке орнамента, между кроватями этажерка, фикус. Дверь на террасу была уже заперта.
Моисей выпил воды с каким-то странным привкусом и подошел к светлеющему окну. От реки поднимался туман и смутность. Мрачной глыбой из смутности выступала Башня. Что-то во всем этом было зловещее. Он обернулся к Жанне.
— Ложись спать…
— Я уже сплю… спокойной ночи… — Жанна сонно улыбнулась и, сбросив туфли, упала на кровать…
Вокруг свисающей с потолка люстры кружились ночные бабочки. Тихо покачивались, позванивали стекляшки, ловя отсветы…
Под утро Тирран посетил Жанну. Она спала.
Тирран зажег свечу. Качнувшись, пламя осветило лицо девочки, улыбчивое даже во сне, нежное, с изогнутыми ресницами. Он осторожно поцеловал ее…
Увиделся дом на сваях, ручей с затонами и лакунами. У груды камней, бывших столбом от ворот дома сидела девочка 13 лет, не больше. Зефиры играли ее волосами. Увидев Тиррана, она улыбнулась.
— Вылитая Лиза… — прошептал Тирран. Лоб его покрыла испарина, все заплясало перед глазами, и он торопливо задул свечу…
