«Возвращайся-ка ты лучше к своему дереву», — сказала она себе. И послушалась своего совета.
Нэйт проснулся так же легко, как и заснул. Прищурившись, он взглянул на солнце сквозь густые кроны деревьев.
— Я спал чересчур долго, — заключил он. — Теперь солнце будет светить нам в глаза до конца пути.
Внезапно, впервые за время их знакомства, Чесс увидела на его лице выражение неловкости. Он откашлялся.
— Хм, перед тем как ехать дальше, я отойду на минутку в лес. — Он показал рукой налево. — Не хочешь ли… — и он махнул вправо.
— Я уже отходила, пока ты спал, — сказала Чесс. И сосредоточила внимание и взгляд на процессе надевания перчаток. Они запачкались, но она была к этому готова: в кармане у нее лежала чистая пара. Перед тем как прибыть на ферму и встретиться с семьей Нэйтена она снимет грязные перчатки и наденет чистые.
Ее перчатки были сшиты из белой лайки, тонкой и мягкой, как шелк. В чемодане у нее лежало еще десять таких пар.
У Чесс были красивые руки, тонкие и изящные. Это было единственное в ее внешности, чем она гордилась. Она знала, что некрасива, слишком высока, худа и стара. Тощая и бесцветная. Но ее руки были красивы, и она находила в этом утешение. Она уже много лет пару за парой брала перчатки из ящиков комода своей матери, чтобы защищать руки, когда ей приходилось работать ими или бывать там, где грязно. Мать ни разу не заметила пропажи. У нее были сотни пар перчаток, и она никогда не выходила из дома.
— Готова? — крикнул Нэйт. — Я сейчас запрягу этого скакуна, а ты набери воды в кувшин.
Нэйт остановил телегу и соскочил на землю.
— Я открою ворота, потом, когда ты проедешь, закрою их опять. Останови лошадь и жди меня.
Чесс напрягла глаза, но солнце стояло уже низко и прямо спереди. Она не могла разглядеть ферму в его слепящих лучах. Она взяла вожжи, брошенные Нэйтом, и ударила ими лошадь, подгоняя ее.
Когда Нэйт вновь забрался на козлы, она отдала ему вожжи и приставила руки козырьком к глазам.
Затем торопливо начала менять перчатки. Ей не хотелось смотреть на то, что она сейчас увидела.
Ферма Ричардсонов представляла собой несколько маленьких, покосившихся, посеревших от солнца и ветра деревянных строений на краю широкого, пыльного, серого поля, из которого торчали голые стебли, на вид совсем мертвые.
— Вот мы и дома, — сказал Нэйт.
* * *
— Как понимать твои дурацкие выходки, Нэйт Ричардсон? — Его мать вопила, как сова. — Ты заявляешь, что не можешь поехать на общее молитвенное собрание, притом, заметь, такое, где главным проповедником будет твой собственный брат, потому что тебе, видите ли, надо ехать в Ричмонд по коммерческим делам, а потом вдруг возвращаешься в магазинном костюме, который невесть сколько стоит, и с женщиной, которой я никогда прежде в глаза не видела и которую ты называешь своей женой. Смотри, как бы я не выставила тебя из дома и не заперла дверь.
Да, возвращение домой получилось не очень-то гладким.
Чесс охватил ужас. Перед крохотной женщиной с громким голосом и сердитым морщинистым лицом, которая была похожа на ведьму из сказки. Перед мрачной унылостью места, которое отныне будет ее домом. И более всего ее ужасало то, как Нэйтен пытался утихомирить свою мать: куда подевался мужчина, чья внутренняя сила и уверенность в себе так ее поразили?
Она осознала, что дрожит, и собственная слабость пробудила в ней отвращение. Почему она должна бояться? Она взрослая женщина, а не ребенок. Кроме того, она не какая-нибудь деревенщина, она — Стэндиш из Хэрфилдса.
И в Чесс разом ожили все снобистские предрассудки, внушенные ей в детстве. Они заполнили собой ее сознание, заставили ее надменно выпрямиться, и когда мать Нэйтена наконец подошла к ней, Чесс посмотрела на нее сверху вниз с ледяным высокомерием.
— Сколько тебе лет, девушка? — спросила старуха.
— Тридцать, — Чесс бросила этот ответ ей в лицо.
Мэри Ричардсон расплылась в довольной улыбке. На лице Нэйта промелькнуло выражение удивления.
— Семь лет разницы, — злорадно пропела его мать.
«А я думал больше», — подумал Нэйт.
Мэри Ричардсон, подбоченясь, повернулась к Нэйту.
— Ты всегда был набитый дурак, парень, — сказала она.
