Она гладила руками свое тело, вспоминая его руки и подражая их прикосновениям.
* * *
Нэйт отсутствовал всего три дня, но Чесс хватило этого времени, чтобы оправиться от потрясения. Она смогла спокойно показать ему письмо и набросок и говорить о них так, словно они были для нее не более, чем приятным сюрпризом.
— Очень мило, — сказал Нэйт. — Тут у меня есть еще одна посылочка, с которой наша мисс Загребущие Руки тоже ободрала все марки, едва я успел войти в дом. Это тоже для тебя, Чесс — еще один подарок на память.
И он положил распакованную посылку ей на колени.
— О, Нэйтен, какой ты внимательный! Спасибо.
Чесс рассматривала подарок с осторожностью. Это была музыка — восковые валики для граммофона, который придумал Эдисон. На одном была записана ария в исполнении Нелли Мельбы, на другой — в исполнении Аделины Патти.
— Тот спектакль в ресторане «Савоя» — ничего смешнее я в жизни не видел, — сказал Нэйт и засмеялся своим воспоминаниям.
Затем он распаковал новый граммофон с огромным медным раструбом, усиливающим звук.
— Эдисон усовершенствовал свою первоначальную модель, — сказал Нэйт. — Эта — самая последняя и самая лучшая.
Чесс рассмеялась.
— Ох, Нэйтен, ты все такой же!
Она была искренне растрогана его подарком, но его мальчишеская увлеченность всякого рода «игрушками» тронула ее еще больше, и в ее смехе зазвучали слезы. Как хорошо, что в ее жизни есть человек, который не меняется ни при каких обстоятельствах.
— Слушай, а ты помнишь красотку с веером из перьев? Уверяю тебя, то перо она запустила в другую нарочно и явно метила в ее тарелку с супом.
И он снова засмеялся.
— А помнишь все эти павлиньи перья? Может быть, когда у нас на обед будет индейка, нам стоит украсить ее таким же манером?
Они подхватывали реплики друг друга, вспоминая то одно, то другое и вместе смеясь. Все было как в старые времена — перед тем, как в их мир вошли Лили и Рэндал.
Осень прошла спокойно, и Чесс радовалась тому, что в ее жизнь пришло равновесие. Она не могла забыть Лондон, но ей мало-помалу удалось включить его в свою повседневную жизнь и притом сделать это с практической пользой.
Лучшим примером этого являлся Хэрфилдс. Этот дом стал их домом. Он не был ни повторением дома ее родителей, ни копией волшебного заброшенного дома на площади Рассел — он был живым, меняющимся обиталищем семьи Ричардсон: Нэйтена, Гасси и Чесс.
По понятиям конца XIX века, в его комнатах оставалось слишком много свободного места. Стены, занавеси на окнах, мебель — все было выдержано в светлых тонах. Большая часть выцветших стенных гобеленов и мебельной обивки осталась нетронутой, портьеры были сшиты из гладкого, не украшенного никакими узорами шелка. Единственными украшениями комнат были хрустальные люстры и канделябры и серебряные или фарфоровые вазы, полные свежих цветов или фруктов. Гостиная, столовая, утренняя комната, казалось, были перенесены сюда в первозданном виде из более старинного дома. Но Чесс добавила к их убранству и кое-что свое. Поленья и растопка хранились в больших плетеных корзинах местного производства, установленных перед каминами. В букетах, стоящих в вазах, было множество диких цветов и трав. Картинка с сердечком, которую Гасси нарисовала цветным мелком в День святого Валентина, когда ей было четыре года, была оправлена в золоченую рамку и повешена на ту же узкую стену, что и рисунок Ван Дейка. Половину чиппендейловского пристенного столика занимали стереоскоп и набор слайдов. На спинке шератоновского дивана висела пестрая шотландская шаль Чесс, чтобы прикрывать ею плечи или колени от сквозняков, нередко гуляющих в этом углу комнаты. Солнечный свет, льющийся из окна на стоящий поблизости низкий ларь красного дерева времен королевы Анны, отражался в медной трубе граммофона, который располагался на его крышке. Возле каждого кресла и дивана имелась этажерка с последними номерами журналов, а на ближайших столиках и пуфиках были разложены маленькие стопки книг.
Расположенные на верхних этажах спальни выглядели еще более непритязательно. Старинные кровати с балдахинами на четырех колоннах были застланы лоскутными одеялами, а кроватные портьеры — сшиты из яркой хлопчатобумажной ткани в клетку, произведенной на ткацкой фабрике Ричардсона. Занавески на окнах были из простого миткаля.
