Александра услышала звон хрусталя.
– Налей и мне бокал, – попросил маркиз.
Несколько минут в библиотеке стояла тишина, и Александра представила брата и сестру склоненными над шахматной доской.
– Натаниэль получил по заслугам за то, что сделал со мной, – внезапно сказал маркиз.
– Разве? То-то он чуть не убил отца.
– Да нет, это были его люди. Сам Натаниэль сейчас в тюрьме и никогда не выйдет оттуда.
– Он в Ньюгейте?
Александра испугалась, что не услышит ответа – так сильно билось у нее сердце. Натаниэль жив! От облегчения она закрыла глаза.
– Нет, он на тюремном корабле, в Вулвиче. Не очень приятное местечко, уверяю тебя. Твой ход.
На корабле? Александра открыла глаза. Об этом месте ходили страшные истории. Знает ли об этом Трентон? Может быть, Грейстоун захватил и Трентона? Она поежилась.
– Тебе никогда не приходило в голову, что Натаниэль говорит правду? – Искреннее сочувствие в голосе леди Анны поразило Александру. – Я имею в виду то, что он наш старший брат, с которым очень плохо обошлись.
– Это со мной очень плохо обошлись. А Натаниэль вор и лжец, – рявкнул маркиз. – Кроме того, отец уже выбрал наследника. В противном случае все наше имущество отойдет к Натаниэлю, а нам с тобой придется клянчить деньги у этого ублюдка. Ты этого хочешь?
– Нет, конечно. Я просто...
– Замолчи...
– Но я только спросила...
– Не важно. Некоторые веши лучше не трогать.
Александра не услышала, что ответила леди Анна. Снизу из холла раздался звук шагов, и она убежала.
Радость от того, что Натаниэль жив, мешалась в ее сознании с ужасом при мысли о том, что творится на тюремных кораблях.
По крайней мере он в Лондоне – и жив. Это был единственный проблеск радости в ее размышлениях. И только вернувшись в спальню, Александра вспомнила, что забыла вернуть сережки маркизу Клифтону.
На следующий день она наконец получила письмо от Трентона, однако в нем было написано, что Натаниэль в Ливерпуле.
«Как такое может быть? – сконфуженно размышляла Александра. – Если Натаниэль в Ливерпеде, значит, его нет в Вулвиче?»
Она хотела было послать Трентону записку, но было слишком опасно вновь доверяться молочнику. Кроме того, он передаст письмо лишь через несколько дней, а к тому времени Трентон будет на пути в Ливерпуль.
Александра спустилась на кухню и подошла к экономке.
– Миссис Уайт? – Александра опустила глаза. Экономка, которая в этот момент обсуждала что-то с кухаркой, повернулась к Александре.
– Боюсь, что у меня плохие новости. – Александра прижала к груди письмо Трентона. – Моя мама...
– Что такое?
– Она очень больна. Сестра пишет, что она вот-вот умрет. Не могла бы я отпроситься, чтобы навестить ее?
– О Боже! Я и не знала, что твоя семья живет тут поблизости. Конечно, можно. Тебе не нужны деньги на кеб?
Александре было противно лгать, но она продолжила:
– Спасибо, не надо. Я пройдусь пешком или попрошу подвезти меня кого-нибудь, кто едет в ту сторону.
Кухарка сочувственно прищелкнула языком.
– Надеюсь, ваша маман поправится, мадемуазель.
– Пусть мое отсутствие считается как мой день отдыха, – предложила Александра, стараясь облегчить себе муки совести.
– Не думай сейчас об этом. – Миссис Уайт взмахом руки отпустила ее. – Лучше побыстрей собирайся.
Александра подхватила свою шаль и поспешила к дверям. По крайней мере ее стремление как можно скорее покинуть этот дом было настоящим. Она достала из кошелька монетку, чтобы нанять кеб. Вулвич был слишком далеко, чтобы идти пешком.
Александре потребовался почти час, чтобы добраться до Вулвича.
Когда впереди показались силуэты тюремных кораблей, у нее от волнения даже вспотели ладони.
Кеб в конце концов остановился возле Королевского арсенала, и Александра попросила кучера подождать ее.
Она пошла по направлению к Темзе. Впереди несколько мужчин в кандалах копали землю. Но Натаниэля среди них не было.
Александра повернула направо, где еще одна группа перетаскивала камни.
«Боже, покажи мне его!» – взмолилась она, лихорадочно шаря глазами по оборванным, заляпанным грязью несчастным.
И вдруг она увидела Натаниэля. Он был буквально в тридцати футах от нее. Как и у других заключенных, его лицо покрывали грязь и пот, но вокруг все еще сохранялась какая-то аура достоинства.
