— Тихо! грохнул кулаком по столу Тарбаханов. — Поймите! Мальчика берут грамоте учиться. Читать, писать. Государь батюшка милость оказывает. А вы — в солдаты… Да кто же восьмилетнего в солдаты возьмет! Ну и дурачье же вы! Ну и темнота!
— Да-да! — поддержал князец. — Чего чепуху несете? Парень будет учиться за счет казны. Благодарить надо государя-солнце!
Но наслежане не поддались.
— Обучат мал-мала по-русски болтать — и в солдаты! — гнул свое Уйбан Сутурук.
— Ух, и верно сказал, Уйбан! Конечно, поучат сначала: какой же солдат, если по-русски ни слова. Вот для чего учат, оказывается.
— Я своего не отдам!
— И я!.. И я!.. И я!..
— Князь, да прекратишь ли ты этот базар? — поморщился писарь.
— Люди! — заговорил князец. — Кричите вы напрасно. Не было еще случая, чтобы в каком-то наслеге государя-солнца ослушались. Царский указ — хочешь не хочешь — исполнять придется. А потому давайте обсудим: чьего ребенка послать?
Мужики закрыли рты. Действительно: как ни толкуй, а от царского указа не уйти. Вдруг всполошился все тот же Уйбан Сутурук:
— Тойон князь! Анисиму-то твоему девять! А ведь ты ближе нас к царю стоишь. Так раз ему нужен мальчик… отдай сына! Он и к учебе способный, наверное, не наши харчи ест! А мы уж потом, в другой раз…
— Толково говорит! — загудело собрание.
Но Хахаров давно ждал удара и успел приготовиться.
— У моего сына всего хватает — и одежды, и пищи. По какому праву он на царскую казну зариться будет?
Довод был неотразим, и наслежане затихли.
— Надо поискать такого парня, у которого родители сами голодают. Или сироту, — внушительно закончил Иона.
— В самом деле, Таракана! — вскочил неугомонный Сутурук.
Речь шла о мальчике, родители которого один за другим умерли прошлым летом. Первое время его содержал сосед умерших, но осенью привел к Хахарову со словами: «Нечем мне этого таракана кормить». Князец растил сироту, чтобы потом превратить его в батрака.
— Не Таракан, а Григорий, — буркнул Иона, — мой приемный сын. Его я тоже не отдам.
На этом разговор о Таракане закончился. Наслежане стали перебирать в памяти своих неимущих соседей. Вслух не высказывался никто, опасаясь навлечь на себя обиду. Одни кашляли, другие набивали трубки, делая вид, что хочется курить. Наконец Уйбан Сутурук, смертельно боявшийся за своего Егорку, в который уже раз взял слово:
— Есть бедняк у меня по соседству — Токур[7]. Сегодня он не пришел. Шибко бедный человек. Не знаю, как они нынче перезимуют. Его бы сына отправить.
— А сколько лет мальчонке?
— Лет ему… — забормотал Сутурук, — лет ему… Он в одном месяце с моей Экючей родился.
— А ей сколько?
— Экюче? Сколько же ей лет? — растерялся Сутурук.
— Уйбан и своих толком не знает, куда уж ему о чужих детях говорить! — кто-то поддел весело.
Сходка дружно рассмеялась. Сутурук хлопнул себя по лбу:
— Девять лет на покрова, однако!
— Годится, — оживился писарь. — А здоров ли сын Токура?
— Да если покормить как следует…
— Как зовут его?
— Уосук!
— Да, Токур беден, очень беден, — заговорили в юрте. Можно было подумать, что все остальные куда богаче Токура. На самом же деле он оказался беднее всех лишь потому, что не пришел на сходку и не мог за себя вступиться.
— Отправить сына Токура!
— Решено!
— Пиши, тойон суруксут!
— Ну что ж, — взялся за ручку писарь, — так и напишем: «Сходка Салбанского наслега…» Так, так… «Отправить в Вилюйское высшее начальное училище инородца…» Как, стало быть, его зовут?
— Уосук!
— Гм… «Инородца Уосука, сына Токура».
Из груди людей вырвался вздох облегчения. Старшины родов потянулись к столу с серебряными и медными печатями в руках. Князь Иона свою уже прижимал к бумаге, предварительно закоптив кругляш черным дымом горящей бересты.
