— Кстати, ты мне ничего еще не рассказал о твоей вчерашней поездке. Как там наша виллочка? — игривым тоном заговорил он.
— Ну, ремонт подвигается, — ответил Массимо, высвободив руку, чтобы переложить плащ.
— Вот как?
— Основные работы уже закончены. Но ты же знаешь, как всегда бывает с внутренней отделкой. То с одним задержка, то с другим.
— А-а, понятно, — протянул Лелло.
Он хотел было спросить, будет ли все-таки ремонт закончен к июню. Но почувствовал, что лучше не досаждать Массимо расспросами. Наверно, он из-за этих самых задержек и нервничает.
— Главное, чтобы были вода и свет. А если останется отделать стены или что-то там докрасить, то с этим на время можно смириться, не правда ли, Массимо?
— Что? А, конечно. Вода уже есть.
— Вода? — удивился Лелло.
— Да, а вот с электроустановкой дела неважные. Не мне тебе рассказывать, как это обычно происходит. Электрик сваливает вину на столяра, тот — на землемера, а землемер не торопится. В итоге работа стоит.
— Но разве в прошлый раз ты мне не говорил, что… — Лелло запнулся на полуслове. Помнится, Массимо ему говорил, что электрическая установка уже работает. Может, он ослышался или что-то спутал. Лелло остановился. — Впрочем, мне просто показалось… Кстати, о землемерах, — переменил он тему разговора. — Я вовсе не такой дурак, каким, видно, меня считают твои друзья.
Массимо засмотрелся на длинные ряды керамических блюд, по большей части разбитых, которые вперемешку с другой посудой лежали на длинном куске грубого полотна.
— Что?… Какие друзья?
— Этот твой Бонетто.
— Да я с ним почти незнаком. Что он тебе такого сделал?
— Начнем с того, что я на его лекции чуть не подох с тоски. И потом, сколько в нем самодовольства, надменности. Слова нельзя сказать, чтобы он… В своей области он, возможно, и знаток, но, к примеру, в итальянской литературе совсем не разбирается.
— Не разбирается, совсем?…
— Да, совсем. Но что с тобой? Ты устал? Хочешь, вернемся к машине?
— Нет-нет. Я залюбовался этим керамическим блюдом. Красивое, не правда ли?
— Какое?
— Вон то, с желтовато-синим ободком. Жаль, что от него уцелела лишь половина.
— Да, жаль… И эта Шейла! Смотрела на меня, словно учитель на нерадивого ученика, как будто это я сказал, что та мадонна — семнадцатого века. Конечно, в живописи я не слишком хорошо разбираюсь, но отличить старинную картину от современной мазни все же в состоянии.
Они пошли дальше по быстро пустевшему переулку.
— Кстати, раз уж мы заговорили о землемерах. Помнишь мою гипотезу о причинах убийства Гарроне?
— О причинах чего?… А, конечно!
— Так вот, это уже не просто гипотеза. Я провел расследование.
— Не может быть! — воскликнул Массимо.
— Нет, может, и нечего заранее смеяться. Не исключено, что в понедельник вы от изумления рты разинете — ты, супруги Ботта, Фольято и все остальные.
— Да? А почему именно в понедельник?
— Это пока секрет… Который час?
Он взглянул на часы и поморщился.
— Дойдем до пьяццетта и повернем обратно? Машину я у Арсенала поставил. Вон в том месте.
Он повернулся и замер.
— Что ты там увидел?
Лелло пожал плечами:
— Так, мне показалось… Словом, ерунда.
Они направились к пьяццетта.
— Ох! — воскликнул Лелло.
— Что это?
— Фонарь от старого фиакра. Идем. Уж его-то я не упущу.
Они перешли через улицу. Кривой и проржавевший фонарь валялся на земле рядом с прочим хламом. Лелло наклонился и поднял его.
— Оригинальный, правда? Надо будет лишь вставить стекло, покрыть черным лаком, и получится чудесная лампа. Верно? — Он повернулся к молодому парню в красной майке, который с мрачным видом курил сигарету, прислонившись к стене.
— Сколько? — Спросил Лелло с таким видом, словно он интересуется лишь из чистого любопытства.
Парень что-то процедил сквозь зубы.
— Сколько? — недоверчиво переспросил Лелло.
— Десять тысяч, — сказал Массимо. — Отдай ему этот фонарь и пойдем.
Лелло насмешливо засмеялся и положил фонарь на прежнее место.
— Вы просто оговорились, не десять тысяч, а десять лир, не так ли? — пошутил он. — Ну назовите же настоящую цену!
Парень ленивой походкой подошел, взял фонарь и бросил его на груду хлама. Вернулся, снова прислонился к стене и закурил.
