- Не понимаю, о каких, собственно, великих революционерах идет речь! - пожал плечами Гольцов.
- Например, о Емельяне Ивановиче Пугачеве! - победно посмеивался Ларька, глядя почему-то на Катю. - Об Иване Никифоровиче Чике-Зарубине! Правой руке Пугачева! К ногам которого падали Строгановы, Демидовы и их лизоблюды! А рабочий народ поднимался!
- Почему вы кричите, Ручкин? - тихо, но сердито спросила Катя. - Вы на нас кричите?
- У меня голос такой, - небрежно пожал плечами Ларька. Теперь он не смотрел на Катю.
- Подумаешь, трибун, - усмехнулся Гольцов.
- Урал дал революции и ее трибунов! - снова загремел Ларька. - Тут работал товарищ Артем! С Урала - товарищ Свердлов!
Но вокруг молчали. А хорошенькая вертлявая хохотушка Тося, подруга Кати Обуховой, прищурилась на Ларьку:
- Воображала!
- Я? - до того удивился Ларька, что даже не улыбнулся.
- Все сворачиваете на политику! На революцию! Будто в этом понимаете…
- Ну как же, он Зимний брал! - подхватил Володя и что-то звонкое сказал по-французски Кате. Она недобро усмехнулась.
И другие обиженно зашумели:
- Ручкин - революционер! Ха-ха!
- Большевик!
- Без него и революции не было бы! Все он!
- Задается! Строит из себя!
Ларька вертелся из стороны в сторону:
- Когда я говорил, что Зимний брал?
- Говорил! Говорил!
- Ну, не ты говорил, так твои приятели, Канатьев с Гусинским и другие…
Коренастый, стриженный ежиком Гусинский и курносый, с вьющимися светлыми волосами Канатьев, по прозвищу Боб, возмущенно переглянулись:
- Ну и что? Он в ночь революции был там, в самом дворце, а вы все проспали! И сейчас спите!
Послышались умиротворяющие голоса, призывы оставить политику, но многие были недовольны. Их давно обижали шуточки Ручкина, его независимость, взрослость; другим мозолила глаза комиссарская куртка анархиста Колчина. Особенно действовало вызывающее поведение Ростика, который, ссылаясь на свое пролетарское происхождение и революционные заслуги, то выколачивал сладкий кусок или удобный ночлег, а то демонстрировал пренебрежение к буржуям и контрикам, куда зачислял всех ребят подряд.
- Вы что, действительно считаете себя революционером? - насмешливо спросила Ларьку Катя Обухова.
- Вы еще ахнете, - тихо, только ей, сказал Ларька, вздохнув.
Тут стремительно влез Аркашка, который все время высокомерно морщился.
- Где вы, мадемуазель, увидели революцию? - набросился он на Катю. - Революция еще впереди! Она сметет с Земли все. Города. Границы. Страны. Будет чистая, свободная Земля, одна для всех! И на ней - люди, свободные, как ветер!..
- Пока до этого дело еще не дошло, - хладнокровно сказал, возвращаясь от паровоза, Николай Иванович, - все по местам.
А до пожарищ, боев, смертных мук, о которых никто и не думал, оставались лишь сутки…
Этой ночью в вагонах, где жили младшие, у девочек дежурила Тося, у мальчиков - Володя. Их дежурства не любили, потому что Володя старался быстрее уложить мальчиков спать, чтобы читать какую-нибудь интересную книгу; к тому же он легко сердился и тогда обзывал всех козявками. А Тося так придирчиво и брезгливо осматривала руки, ноги, шеи, за ушами, потом - постели, что расстраивались самые стойкие и веселые девочки. А те, кто был послабей, потихоньку плакали.
- Мне что, доставляет удовольствие разглядывать ваши грязные уши? - ворчала Тося. - Такие грязнули завтра заведут насекомых! Начнется тиф! Мы все умрем! Тогда не так заплачешь, - укоряла она самую разнесчастную девочку.
И когда наконец все заснули или сделали вид, что спят, эта девочка еще всхлипывала…
Тосе казалось, что всхлипывает она нарочно, ей назло, просто дразнится.
- Ну, в чем дело? - проворчала над ней Тося.
Девочка молчала.
- Я тебя спрашиваю!
В ответ не то новый всхлип, не то тяжкий вздох.
- Изволь отвечать!
Соседка, напуганная грозным голосом Тоси, прошептала:
- Я знаю, почему она плачет. Она хочет…
- Не смей, - подскочила плакса, - молчи!
- Ах, вот ты как разговариваешь, - рассердилась Тося. - Перебудила весь вагон своими фокусами… Немедленно сообщите мне, в чем дело! Иначе завтра обе будете без завтрака.
- Она хочет к маме, - робко сообщила соседка.
