С тяжелыми впечатлениями приехали мы 22 декабря вечером в Париж. Самый приезд наш не обошелся без некоторой странности. Еще в бытность мою в Лондоне я узнал, что Париж переполнен до последней степени и найти сносное и недорогое помещение совершенно невозможно, вследствие большого повышения цен, против прежней, известной мне нормы.
Я просил поэтому управляющего делами Русско-Французской торговой палаты Ламинга поискать мне помещение из двух комнат где-либо, не слишком далеко от центра. С большим трудом он нашел приличное помещение, в отеле «Терминюс», около вокзала Сен-Лазар, хотя и в очень шумном центре, написав мне в Лондон, что ничего лучшего найти не было никакой возможности.
Мы приехали раньше назначенного срока, то есть в воскресенье вечером вместо понедельника утра, так как в последнюю минуту нас пустили на «казенное» направление Фолкстон — Булонь вместо Саутгемптон — Гавр, и, кроме того, оказался уже восстановленным незадолго перед тем скорый поезд Булонь — Париж. Телеграмму мою, посланную за два с половиной дня, с извещением о нашем приезде 22 декабря вечером, Ламинг не получил, и, когда мы добрались до Парижа, то, к крайнему моему удивлению, нас встретили от имени русского посольства бывший финансовый агент Рафалович, секретарь Горлов и какой-то французский офицер, состоящий при посольстве. Оказалось потом, что это бывший служащий гостиницы «Лютеция».
Они объявили нам, что по распоряжению посольства нам отведено помещение на левом берегу Сены, в гостинице «Лютеция», дабы мне было ближе к посольству, как сказал Горлов.
Помещение оказалось хорошее, с удобной уборной, хотя и из одной комнаты, и мы решили остаться в нем. От помещения в отеле «Терминюс» пришлось отказаться.
С этой минуты и до последних дней 1918 года началась моя жизнь в качестве эмигранта, и она продолжается уже длинный ряд лет, и кончится она, очевидно, в тех же условиях, когда наступит предел моей жизни. Говорить об этой поре не представляет уже никакого интереса.
Она протекала на виду у всех, и, может быть, когда-нибудь кто-либо из свидетелей этой моей жизни из состава русской эмиграции отметит добрым словом то немногое, что было сделано мною на пользу тех, кто вместе со мною делит долгие годы изгнания.
На мне лежит только один долг — сказать в заключение моих воспоминаний слово благодарности тем, кому привелось облегчить нашу жизнь в изгнании, позволив лично мне убедиться в редком теперь явлении — встретить добрую оценку моего прошлого, и оказать мне внимание, быть может, в самые тяжелые минуты непривычных для меня условий жизни, на склоне моих дней.
Мое первое слово благодарности и не только за себя, но и за всю русскую эмиграцию, идет к бывшему президенту республики господину Раймону Пуанкаре. Он первый оказал жене моей и мне дружеский прием, как только мы прибыли во Францию в конце 1918 года.
А затем не было ни одного случая, когда я считал себя вправе обратиться к его помощи, как к главе правительства, в защиту русской эмиграции и просить его облегчить ее тяжелое положение, — чтобы я не встретил от него самого широкого содействия.
Я уверен, что многие из русских людей во Франции не знают, кому и в какой мере обязаны они разрешением многих тех болезненных вопросов, затрагивавших самую глубину их бесправного положения.
Лично же мне он оказал большую честь.
Когда в 1930 году я издал сборник статей, написанных мною за семь лет, с целью пролить истинный свет на все дело разрушения, выполненное советской властью, он согласился написать предисловие для этой книги и в нем открыто сказал, каковы были наши отношения в прошлом и как расценивает он их.
Такое же отношение проявил ко мне покойный президент республики Поль Думер. Он также не забыл наших прежних частых встреч с начала 1906 года, как здесь, во Франции, так и у нас, в России, в частые его приезды в дореволюционную пору, и в его сердце мы, русские изгнанники, нашли открыто сочувствовавшего нам друга. Его помощь нам не ослабевала до самой последней минуты его жизни, завершившейся тем трагическим концом, который в особенности поразил нас своею возмутительною бессмысленностью. (6 мая 1932 года Думер был смертельно ранен русским белоэмигрантом, анархистом Павлом Горгуловым. Скончался Поль Думер в Париже 7 мая в 4:37 утра.)
