* * *
Тогда Марина пришла ко мне на работу с десятилетней дочкой Машей. Младшая, Дашутка, осталась с бабушкой, 75-летней тещей, сохранившей, невзирая на преклонный возраст, почти здравый рассудок. По крайней мере, когда при нашей игре в шахматы Маша ходила конем, теща вдруг протестовала.
- Меня так учил папа, - защищалась Маша.
- Отец тебя ничему путному не научит, - парировала теща.
Маша села играть на компьютере. Я все никак не мог закончить переговоры по телефону. Марина от скуки стала рассматривать картины на стенах. Прямо над компьютером висела акварель, выполненная в модернистской манере. На противоположной стене темнела икона...
- Вот блин, опять сгорела, - выпалила вдруг Маша, увлекшись игрой.
- Что такое, Маша! Разве так можно говорить? - заметил я, вставая из-за стола. Марина тоже встала.
- Пойдем домой, Маша! Понавешал тут всякого, - злобно сказала Марина и повела дочь за руку к двери.
Я бросился с телефонной трубкой им наперерез, но получил грубый толчок локтем.
- Марина, объясни, пожалуйста, в чем дело? В чем я не прав? - спросил я, но Марина молча отвернулась и хлопнула дверью...
Как бешеный метался я из угла в угол. В безысходном отчаянии с огромной силой ударил рукой в перегородку, отделяющую кабинет от приемной, и перегородка вдруг треснула, открылась корявая дыра над столом секретарши. На руку пришлось наложить гипс - перелом.
Я совершенно не мог понять, какое отношение висящие картины имеют к игре Маши на компьютере. Как не мог сейчас понять, почему на моих глазах уничтожили человека лишь за то, что он поверил в выигравший билетик...
Ведь и он во что-то Верил, на что-то Надеялся, кого-то Любил. И никто не встал на его защиту. Довели страну до ручки, до заикания, думал я. Рынок, дикий и неуправляемый, задушил все то живое, что было в христианских заповедях.
Бульварные, рублевые газетенки заполнили все переходы, проходы и выходы.
"Первый кобель Америки..." - вспомнил я заголовок в одной из этих бульварных газет. "Вы перепутали"... - смеялся коллаж на соседней полосе той же газеты.
Оппозиционные газеты не находят ничего лучшего, кроме как классифицировать недостатки. Никак не могут оставить без внимания, например, художественный кинофильм нашумевшего журналиста-репортера о чеченской войне. Вот уж поистине, кто умеет, тот делает. А кто ничего не делает, тот придумывает классификации.
А кто и этого не может, тот лезет с предложениями, как лучше классифицировать, думал я.
Остро чувствовал я свою беспомощность в нынешнем мире и душевную опустошенность.
* * *
Мне надо было обрести равновесие. Даже не покой, нет! Хотя бы равновесие.
Марину я любил. Любил спокойной любовью много видевшего в жизни человека, и разбалансированные отношения с ней никак не принимались моей душой. Душой долго бывшего в отъезде и истосковавшегося по семье человека...
О девочках я скучал безмерно. В их отсутствие вдруг раскрылась огромная пустота, в которой было пугающе тесно.
Эти их коробочки от жуков, эти не доклеенные переводные картинки, эти физические следы их детской неугомонности, живости.
- Компьютер, ты не грусти. Я скоро приду и поиграю с тобой, прощебетала в день разрыва Дашутка. Перед глазами стояла ее неподдельная растерянность до слез. И все слышалось ее звонкое: "Папа! Папа!.." Я любил детей. Они часто играли у меня по вечерам, когда я работал...
* * *
Рука в гипсе сильно болела. Физическая боль странным образом усиливала боль душевную. И я согласился на предложение коллеги - бросить все дела и махнуть в дом отдыха. Надо было сменить обстановку.
Дом отдыха "Буревестник" разместился на территории бывшей княжеской усадьбы в Подмосковье. Это место очаровывало душу...
Длинные липовые аллеи в парке в пору цветения успокаивали медовым ароматом.
В жару под липы тянуло укрыться. Круглая, с овальным куполом беседка еще манит уединиться за мраморными колоннами.
Сказывают, что в княжеские времена флигелей было больше и они разбросаны были по всему парку. "Не чуй горе!", "Приют для приятелей!" носили когда-то такие названия эти флигели.
Речку, опоясывавшую усадьбу с трех сторон, когда-то трудно было переплыть.
