В это время портьера у двери немного приподнялась и кто-то в черном едва слышно вошел по ковру.
Марион повернула голову, немного вгляделась и тихо вскрикнула:
— Тамарин!
Тамарин поцеловал добродушно протянутую ему ручку и сел в кресло, в изголовье кушетки.
— Согласитесь, что вы меня не ждали, — сказал он.
— Еще бы! Вы имеете талант исчезать и являться точно нарочно для эффекта. Знаете ли, что я сию минуту думала об вас!
— А я вам это доказываю. Я приехал не больше двух часов назад и тотчас же к вам.
— И я уж успела заметить в вас перемену: вы воротились, кажется, любезнее, а мало постарели, — сказала Марион, оглядывая Тамарина. — Откуда вы?
— Когда лет пять не посидишь на месте, так немного трудно отвечать на это. Жил в деревне, теперь из-за границы.
— Везде занимались своей особой?
— А воротился к вам...
— Не обморочите! Вы забыли, что мне двадцать... ну да сколько бы ни было, а уж не семнадцать лет.
— Тем лучше! Для вас не нужно становиться на ходули.
— И для Вареньки теперь тоже: она немногим моложе меня. Что ж вы не спрашиваете о ней или уж наведались?
— Я у ней не был, да и не скоро буду: ведь не давал я обет хранить к ней вечное постоянство; она меня мало занимает теперь.
— Не потому ли, может быть, что и она вами столько же занимается?
Тамарин немного сморщился.
— Нет, — отвечал он, — оттого что я не люблю повторять зады и найду кого-нибудь поинтереснее ее.
— Можно узнать кого?
— Вас, например.
Марион вместо ответа выдвинула вперед нижнюю губку и насмешливо усмехнулась.
— Вы, кажется, слишком самоуверенны. Смотрите, чтоб я в самом деле не влюбился в вас, — сказал Тамарин.
— Чем это, например?
— Уж конечно, не ухаживанием.
— Слава Богу! Я было уже приготовилась зевать.
— Есть другие средства нравиться. Если бы, например, я имел выгоду быть дурен, как Отелло, я бы рассказывал сказки: женщины ужасно любят делать героев. Если бы я имел несчастье быть хорошеньким мальчиком, я бы танцевал с вами польку abonnee, ездил верхом, а в промежутках живописно рисовался. Еще проще, стараться чаще встречаться, уметь занять и развлечь, быть разнообразным и угодливым, не выказывая претензии, — словом, приучить к себе, заставить привыкнуть. Эта дорога очень избитая, но удобная; это значит добиться любви.
Марион рассмеялась.
— Надо отдать вам справедливость — вы хорошо знаете предмет, — сказала она.
— Еще бы: это была моя специальность, — отвечал Тамарин. — А вы как кокетничали?
— Тамарин! Разве делают подобные вопросы женщинам.
— Вам его можно сделать, потому что вы действительно никого не любили.
— Почему вы знаете? А если и нет, так, вероятно, оттого, что никто этого не стоил.
— Ничуть не бывало! Это было бы уже чересчур нелестно для ваших поклонников. Да и женщины, расположенные любить, вовсе не так требовательны: им достаточно одной нравящейся черты, чтобы за ней не видеть остальных. Я знал премиленькую вдову, которая была влюблена в одного юношу и вышла за него замуж оттого только, что у него была вздернута верхняя губа и это придавало ему надменный вид, а малый был препустой. А вы просто не любили, оттого что составили себе какой-нибудь идеал несуществующего героя и в ожидании его скучаете.
— Знаете, Тамарин, вы стали очень раздражительны, — заметила Марион.
— Охота же вам нарочно сердить меня, когда я приезжаю к вам с самыми дружескими намерениями...
— Вскружить мне голову? Смотрите, не наскучьте.
— Я нетребователен.
— Будто?
— Доказательство, что уезжаю сейчас, а вы меня отметьте своим поклонником, да, пожалуйста, опасным.
— Куда же вы? — спросила Марион.
— В клуб, — сказал Тамарин, — я еще никем не занят, так боюсь долго оставаться с вами.
Он пожал ей руку довольно холодно и ушел.
Когда Марион осталась одна, ей уже было как-то не так скучно. Приход Тамарина развлек ее: хоть немного, а его прихотливая капризная натура интересовала ее. И притом ей был любопытен вопрос: станет ли Тамарин в число ее поклонников или изберет другую, и кто будет эта другая? И занятая этими мыслями Марион незаметно провела вечер. И теперь, если читатель в нынешней Марион не узнает Марион прежнюю, пусть вспомнит он, что годы светской жизни прошли по ее чистым грезам и не оживилась ни одна из них; пусть вспомнит он, что скука наложила на нее свою тяжкую руку. Пусть вспомнит он это, и тогда судит мою Марион...
