В первое мгновение он ничего не понял, но во второе его постигло озарение, и чувство у него было, как у человека, в которого ударила молния. «Нет, этого не может быть… – мелькнуло в голове Опалин. – Позвольте, почему не может?».
– Ушиблась? – спросил он, кивков головы указывая на ее ногу. Как на грех, это оказалась правая, как и у него самого.
– А? – Марфа остановилась. – Да, немножко…
– В кротовью нору провалилась? – спросил Опалин неестественно высоким голосом, чувствуя, как полыхают его щеки.
Марфа вздохнула.
– Кто ж крота рядом с огородом заводит, – проворчала она. – Гнать его надо… Он все попортит только…
Она не казалась ни смущенной, ни раздосадованной, хотя, впрочем, взгляд ее голубых глаз нельзя было назвать и безмятежным. Опалин сглотнул – и решился.
– Это ты его убила, – выпалил он.
– Ну! Уж и убила…
Он смотрел на нее и вспоминал, как она с легкостью принесла совсем недавно в усадьбу тяжелый арбуз, и как так же легко сказала, что пойдет обратно пешком… Марфа была сильна и вынослива, хоть и не производила такого впечатления, и страшно было представить, какой удар она могла нанести, если ее руку направляла ярость. Ведь лезвие рапиры пробило Берзина насквозь и вонзилось в стену с такой силой, что двое взрослых мужчин едва смогли его вытащить. Почему Опалин все время думал, что убийцей был мужчина? Почему он не то что подозрения не допускал, что это могла быть женщина, но даже и не мыслил в этом направлении?
– За что ты его? – спросил Иван.
Он не особо надеялся услышать ответ. Марфа улыбнулась.
– Странно, что ты понял, – сказала она. – Витька и то не понял. А ведь он умнее тебя. – Она вздохнула. – Рубль он мой взял.
– Какой рубль? – переспросил собеседник, не понимая.
– Серебряный рубль, царский. Единственное, что у меня осталось от отца.
– А кто твой отец?
– Он был здесь управляющим. Ты, наверное, слышал о нем.
– Витольд Чернецкий? Тот, кто воевал на стороне белых?
– Он не всю жизнь воевал, – сказала Марфа, насупившись. – Ему вообще на войну было нельзя. Он не был создан для этого, ему бы жить да радоваться, как он в прежнее время жил. Женщины его любили…
– И твоя мать, значит, тоже?
– Конечно. Она горничной была в усадьбе, ну и… Они не были венчаны, он вообще ни на ком жениться не хотел. Даже на Лидии не хотел, а уж Федор Иваныч ей обещал дать хорошее приданое. Но мой отец сказал «нет». А уж если он говорил «нет», его нельзя было переубедить. Такой он был человек.
– Он знал, что ты его дочь?
– Знал, конечно. Моя мать ничего от него не скрывала. Другим-то она, положим, и не говорила ничего. Незачем людям лишнее знать, от этого хлопоты одни. Вот я с тобой сейчас говорю, а это тоже, наверное, лишнее.
– Ты мне ничего нового не скажешь, – возразил Опалин, припомнив кое-как свои скудные сведения о том, как следует разговорить свидетеля. – Раненый белый, который прятался в потайной комнате, твой отец был?
– А ты все-таки умнее Витьки, – задумчиво сказала Марфа. – Чудеса! Ему бы это в голову не пришло. Да, отца ранили тяжело, он кровью истекал. Я спрятала его в потайной комнате, я все знала в доме – он сам мне показал как-то. Он там сидел во время сеансов, когда Федор Иваныч был за границей, и надо было его замещать, нажимать на рычаги…
Опалин молчал.
– И тут ворвалась эта комиссарша. Она кричала так, что я за стеной все слышала, до последнего слова… Она знала, что в доме кто-то прячется, и грозила все обыскать. Мне было страшно, как никогда в жизни… Отец стонал – ему было совсем плохо. Я боялась, что его услышат, и стала нажимать на рычаги. Подумала – мебель начнет прыгать или летать, они испугаются и убегут. Так ведь уже было раньше… Но магнит привел в действие обломок старинного лезвия, которое осталось на стене. Одно из всей коллекции, потому что остальное растаскали – там красивое оружие было, а это просто обломок…
