— Мой приход в Михайловский театр со стороны, наверное, выглядит неким экспромтом, спонтанным решением, хотя понадобилось немало времени, чтобы мы с Кехманом синхронизировались, как два айфона, и договорились о дальнейших совместных шагах.
— До «Летучего голландца» вы же здесь ничего не делали?
— С Михайловским театром раньше сталкивался лишь однажды: когда готовил юбилей Елены Образцовой. Я был совсем молодой и крепко, на мой взгляд, напортачил. Знаете, студенты часто допускают такую ошибку: им кажется, если придумал нечто интересное, уже и осуществил. Словом, в тот раз я сработал не шибко профессионально, но, слава богу, именинница осталась довольна… Надо сказать, я никогда не стремился возглавить труппу какого-либо театра, меня вполне устраивала роль вольного стрелка, который проживает такие одноразовые истории, ставя сегодня спектакль здесь, а завтра — там. Впрочем, и нынешний контракт с Михайловским не требует моего ежедневного присутствия в театре. Разумеется, буду проводить в нем много времени, но не в режиме с девяти утра до шести вечера.
— Вы ведь подписались на три сезона, до возраста Христа?
— Надеюсь, не распнут… Ближайшей моей премьерой должна стать опера «Немаяковский» московского композитора Алексея Сюмака. Это рассказ не о жизни Владимира Владимировича, а о том, что происходило после его смерти. Собственно, события на сцене и начинаются с выстрела из пистолета… Скорее всего, премьера случится в будущем феврале. В конце сезона хочу перенести на сцену Михайловского постановку «Евгения Онегина» из Литовской национальной оперы, но, разумеется, не делать это механически. Все-таки тот спектакль я выпускал в 2012-м.
Если интересно, могу объяснить, почему согласился на предложение Михайловского. Переговоры шли два года, я много работал, ставил в других театрах, успел побыть членом Общественной палаты и выйти из нее, попал в Совет по культуре при президенте и выпал из него… Я искал способ защиты интересов молодых режиссеров и композиторов, но в итоге понял, что не там ищу. Есть люди, заточенные на достижение конкретных целей через публичную политику, однако я не из их числа. Конечно, можно было бы сильно напрячься и изобразить из себя серьезного номенклатурного работника, только, боюсь, все равно не получилось бы.
— Так вы вышли добровольно?
— В Кремль вернулся Владимир Путин, и в Совете по культуре произошла плановая ротация. А из Общественной палаты я ушел по собственному желанию, написал заявление. Мне надоело, не участвуя ни в каких акциях, постоянно оказываться меж двух огней. После выборов в Госдуму, вы помните, в Москве поднялась мощная протестная волна. Я ставил оперу в Вильнюсе и с изумлением читал в Интернете новости о себе. Якобы рассекретили досье на членов Общественной палаты с характеристиками типа «характер нордический, лоялен к власти и беспощаден к ее врагам». Почти как у Штирлица. Мои оппозиционные друзья требовали публичных опровержений, я не чувствовал за собой вины и не собирался оправдываться. Тем не менее заниматься перетягиванием каната тоже не хотел и в мае 2012-го написал заявление о выходе из ОП. Спросил, как это сделать, мне ответили, что в произвольной форме, поскольку раньше по доброй воле никто не уходил.
— Как мотивировали?
— Объяснил, что много работаю, ставлю в разных городах и странах...
— Словом, сослались на занятость
.
— Но это правда! Понимал, что реально занимаю в Общественной палате чье-то место. Человек мог бы приносить практическую пользу. Скажем, Евгений Миронов, который в тысячу раз более загружен, чем я, успевал отвечать на письма людей, куда-то ездил, с кем-то встречался. У меня так не получалось. Я работал над спектаклем и ни о чем, кроме судьбы Ленского, в тот момент не мог думать. Не хватало ни времени, ни сил. Даже на близких, включая единственную дочь. Не привык подводить тех, кто на меня рассчитывает, поэтому самым правильным был выход из Общественной палаты. Провел в ней один сезон, говоря театральным языком.
— Получается, «Опергруппу» вы создавали уже после ухода из коридоров власти?
