— Стоп, стоп! Здесь требуется уточнить, что собой представляли эти заводы к началу 90-х. Без маленького исторического экскурса нам не обойтись.
С 1929 года, с завершением НЭПа, наша страна начала отставать от остального цивилизованного мира в области технологий, науки и производства. Повсюду буксовать, включая и оборонку. Да, мы выиграли самую страшную из войн и первыми полетели в космос. Но какой ценой и за счет чего? Весь народ затянул пояса, науку оторвали от университетов и засадили за колючую проволоку, на производстве поставили часовых — и страна с натугой выдавила из себя эти достижения. Не забывайте, что сказалась и инерция: это была Россия, которая к 1914 году имела самый большой в мире экономический рост на протяжении всего первого десятилетия XX века. Россия с развитой наукой, о чем у нас до сих пор говорить не принято.
В конце НЭПа стало ясно, что народу, который начал спокойно и хорошо жить, власть вообще не нужна. Достаточно вспомнить, за кем гонялся отец Федор в незабвенных «Двенадцати стульях». За инженером Брунсом. Советский инженер имел возможность покупать антикварные стулья мастера Гамбса, иметь квартиру в Москве и дачу на южном море… Этому инженеру большевистская власть, которая тогда складывалась, уже вроде бы и не мешала.
— Процветали «нэпманы-кровососы»!..
— Страна, измученная войнами и революциями, начала жить. И тут для большевистской власти встал вопрос: либо делиться властью, либо всех зажать. Однако при первом варианте есть очевидный риск. Поэтому большевики и пошли на махинацию — нашли внешнего врага: мировой империализм. Мы — в кольце врагов! С этого момента началась та самая псевдоиндустриализация, плоды которой мы и по сей день пожинаем.
— Почему «псевдо»? Сколько заводов и шахт возникло именно в тридцатые годы.
— Да потому что началась экономика приписок. Большевистский синклит требовал от промышленности немедленных успехов: пиар — изобретение вовсе не заграничное, а отечественное. Но приписывать в количестве на предприятиях не могли — за спиной их руководителей стояло НКВД, а вот приписать в качестве — запросто. И тут возмутились старые инженеры, специалисты еще царской формации. Их вызывали к директору завода и говорили: «Есть решение за три года создать лучший в мире танк». Инженер отвечал: «Через пять лет в лучшем случае». Реакция «красного директора» незамедлительна: «Вредитель!» Старые специалисты «вредили» потому, что отказывались обманывать. И начались дело Промпартии, Шахтинское дело… Настоящих специалистов на производстве не стало.
Таким образом мы пришли к 22 июня 1941 года с трехкратным перевесом над немцами в танках и самолетах. И не надо рассказывать мне байки, будто накануне гитлеровского нападения у нас были в основном старые образцы. Это полная чухня! Страшно другое: мы сами себя убедили в справедливости лжи. В Генштаб отсылались отчеты о тысячах танков у нас с самыми лучшими характеристиками. Танки-то были, а вот характеристики…
— Григорий Алексеевич, не пойму, зачем вы мне устроили весь этот ликбез. Приватизация-то тут при чем?
— И до нее руки дойдут… В годы Великой Отечественной вся страна превратилась в единый оборонный комплекс, но Большая ложь продолжалась. Ведь заводы, выросшие в военные и послевоенные годы, практически ничего не стоили, на них нельзя было производить ровным счетом ничего из того, что было нужно людям в дальнейшей, мирной жизни. Нельзя было ездить без головной боли на дорогущих отечественных автомобилях, ходить без мозолей в ботинках фабрики «Скороход», носить с удовольствием костюмы «Большевички»… Да, промышленность в СССР была, но производила только ненужный товар.
А это значит, что покупатель предприятия, его выпускающего, при приватизации был поставлен в тяжелейшее положение. Он не только за него заплатил, но еще и должен в это предприятие вкладываться. И чем дороже оно было приватизировано, тем больше вероятность, что это предприятие ничего не заработает. Чем дороже покупка, тем меньше денег на модернизацию. Ни одно промышленное предприятие Советского Союза не было готово работать в рынке. У государства был смысл продавать их при приватизации как можно дешевле. Чтобы собственник имел возможность провести модернизацию и побыстрее включиться в рынок. Государство, если оно желает модернизироваться, не должно продавать промышленную собственность дорого. Пусть тот, кто купил, потом продаст ее на рынке дороже, но это будут осмысленные покупка и продажа. Государство позднее выиграет от этого на налогах. На предприятие, которое «приморожено» собственником, не имеющим достаточно средств, госбюджет начинает тратиться: казна не только не получает налогов, но и вынуждена выплачивать социальные пособия потерявшим работу, не говоря уже о росте социальной напряженности… Такова была идеология, существовавшая до конца ваучерной приватизации.
