Кончаю заявлением перед лицом Бога, готовый предстать перед Ним, что не могу упрекнуть себя ни в одном из преступлений, в которых обвиняют меня!
Писано в двух экземплярах, в башне Тампля… январь 1793 года.
Людовик».
В тот же день адвокаты представили королю полный план его защиты. Десез составил основную речь. Это воззвание к нации вызвало слезы у Мальзерба и Тронше. Король сам был тронут состраданием, какое защитник хотел внушить его врагам. Однако гордость заставила его покраснеть при мысли о вымаливании у них какого бы ни было правосудия, кроме правосудия их совести. «Надобно выпустить это заключение, — сказал Людовик Десезу, — я вовсе не хочу воздействовать на моих обвинителей умилением!» Десез противился, но умирающему принадлежит право умереть с достоинством. Защитник уступил.
Когда они с Тронше удалились, король, оставшись с Мальзербом, казалось, был поражен тайной мыслью: «Ко многим моим заботам прибавилась еще одна. Десез и Тронше не обязаны мне ничем; они отдают мне свое время, свой труд и, быть может, свою жизнь. Как вознаградить такую услугу? У меня более ничего нет; если бы я им завещал имение, это завещание не было бы выполнено. Да и потом, подобный долг оплачивается не имуществом!» — «Государь, — отвечал ему Мальзерб, — собственная совесть и потомки вознаградят их. Но вы и теперь можете дать им награду, которую они будут ценить выше самых щедрых ваших милостей того времени, когда вы были счастливы и могучи». — «Какую?» — «Государь, обнимите их!»
На следующий день, как только Десез и Тронше вошли в комнату узника, чтобы сопровождать его в Конвент, король молча подошел к ним и долго обнимал своих защитников. Адвокаты горько рыдали, но чувствовали себя вознагражденными: они получили все, чего только могло добиться их честолюбие, — благодарную слезу несчастного, оставленного всеми своими подданными.
Через несколько минут Сантерр, Шамбон и Шометт пришли за королем и отвели его в Конвент. Обвиняемого заставили ждать около часа, как простого посетителя. Внешность короля была более прилична, костюм — менее плачевен, чем при первом допросе. (Друзья короля советовали ему не стричь бороды, чтобы жестокость тюремщиков с первого взгляда возбуждала негодование и участие. Но король с презрением отверг это театральное средство; право на сострадание к себе он оставил в своей душе, а не в одежде. Комиссары по просьбе короля согласились передать Клери ножницы.).
Людовик XVI с равнодушным видом прохаживался среди групп любопытствующих депутатов, которые нарочно вышли из зала посмотреть на него. Без особого подъема, но и без смущения разговаривал он с Мальзербом. Старец, отвечая ему, употребил титул «Ваше Величество», полный особенной почтительности именно по причине возрастающей немилости судьбы к бывшему королю. Трельяр услыхал это выражение. Встав между королем и Мальзербом, он сказал бывшему министру: «Кто вам дает опасную смелость произносит здесь титулы, запрещенные нацией?» — «Презрение к жизни!» — отвечал Мальзерб и продолжал разговор.
Конвент велел королю войти в сопровождении защитников и выслушал речь Десеза. Эта речь, вполне пригодная для обычных обязанностей адвоката, лишь в нескольких фразах достигала уровня, необходимого для данной, особенно сложной, обстановки. Он рассуждал, в то время как нужно было разить. Десез забыл, что народ не убеждает ничто, кроме его эмоций, что смелость слова в некоторых случаях оказывается высшим благоразумием и что порой можно спасти все, рискуя все погубить.
Король, который с интересом выслушал собственную защиту, встал по окончании речи. «Вам изложили, — сказал он, — мои средства к защите, я не буду повторять их. Говоря с вами, быть может, в последний раз, я объявляю, что совесть не упрекает меня ни в чем и что мои адвокаты сообщили вам одну только истину. Я никогда не боялся публичного рассмотрения моего образа действий, но сердце мое разрывается при виде внесенного в акт обвинения, будто бы я хотел пролить кровь народа. Многочисленные доказательства любви к народу, данные мною в разное время, поставили меня выше этого упрека — меня, который отдал бы себя самого, чтобы спасти каплю крови народа!» После этих слов Людовик вышел из зала.
