Когда в 507 г. император Анастасий оказался проездом в Кизике, Филоксен ухитрился получить доступ к нему и произвёл блестящее впечатление. Как следствие, царь взял его с собой в Константинополь и просил патриарха Македония принять антиохийца в церковное общение. Тот, однако, отказал, поскольку Филоксен не утруждал себя особой скрытностью и, помимо Халкидона, открыто отрицал некоторые традиционные атрибуты храма, например иконы.
Доведённый активностью Филоксена до крайности, патриарх объявил того еретиком, и в городе начались широкие волнения; поняв свою ошибку, император тайно выслал Филоксена из города. Но его сторонники организовали покушение на Македония — безусловно, без ведома царя. По счастливой случайности, покушение оказалось неудачным. Замечательно, что, демонстрируя кротость и незлопамятность, патриарх оказался настолько мягкосердечным, что вместо наказания тут же наградил деньгами своего несостоявшегося убийцу. Внешне всё осталось так, как было. Но стало ясно, что этот призрачный мир рано или поздно нарушится открытой войной[1071].
Не надеясь уже на естественный ход вещей, сирийские епископы собрали в 509 г. под руководством своего патриарха Флавиана Собор в Антиохии, на котором дали новое вероопределение, анафематствовали Евтихия и Нестория, подтвердили пассажи из «Энотикона» и провозгласили первые три Вселенские Собора, вновь умолчав о Халкидоне. В принципе, это событие ничего стратегически не меняло бы, если бы не злосчастный Филоксен, тут же заявивший протест на имя императора и потребовавший анафематствовать Халкидон.
Поддержать его прибыли в Константинополь более 200 восточных клириков во главе с Севером, бывшим правоведом, затем аскетом, а в целом рьяным сторонником монофизитства. Видимо, им удалось убедить царя в том, что весь раскол — суть следствие Халкидона, которого нигде, кроме Рима, никто полностью не принял, и император склонился на их сторону[1072]. Пожалуй, только этот шаг императора можно при желании квалифицировать как серьёзную ошибку и отступление от своей политики идти «царским», срединным путём. Но и его можно понять: в течение 20 лет он, как эквилибрист, должен был обеспечивать равновесие в обществе, не делая никаких решительных шагов ни в одну из сторон. Психологически царь устал, и когда нашлись талантливые лица, убедившие его, что правда и большинство стоит за отмену Халкидона, император дрогнул и принял их позицию.
Увидев перемену, произошедшую с царём, Македоний перешёл в лагерь акимитов. Борьба между монофизитами, среди которых теперь неожиданно оказался император, и халкидонитами перешла в разряд открытого противостояния. Патриарх отказался от общения с Александрийской и Антиохийской кафедрами, где преобладали монофизиты, и потребовал созвать Вселенский Собор под главенством Римского папы. В свою очередь, монах Север и Галикарнасский епископ Юлиан обвинили его в противоестественных пороках[1073]. Такое положение дел продолжалось целый год. На защиту Македония стали прибывать православные монахи из Палестины, и сам он написал книгу в защиту Халкидона, которую, правда, император велел сжечь, не читая.
Начало доходить до крайностей. Кто-то, вероятно, Север или Филоксен, убедили царя в том, что акты Халкидонского Собора как еретические подлежат уничтожению. Формально это было верно, но только никто Халкидон ещё не признал еретическим собранием. Монофизиты у трона убеждали: достаточно уничтожить соборные акты, как исчезнет предмет прений, не будет определения, не дающего уже столько десятилетий никому покоя. И царь согласился с таким предложением, повелев доставить ему акты Собора, хранившиеся в алтаре храма св. Софии. Патриарх Македоний отказывался выдать акты Халкидона, однако один из его клириков предал архиерея и передал их на уничтожение царю, который приказал их сжечь.
Всё более и более уступая красноречию Филоксена и Севера, император Анастасий приказал в одно из воскресений при исполнении Трисвятого добавить монофизитское «Распныйся за ны…», что вызвало уже открытый бунт в Константинополе. Монахи справедливо укоряли царя, что тот исправляет текст пения, которое исполняли перед Господом сами Ангелы. Стало очевидным, что такого рода шаги не позволят умиротворить стороны в богословском споре, а лишь разжигают страсти.
