Вечер. Стол накрыт. Семья в сборе. Еще ждут, тянут время. Мобильный телефон Пеэтсона выключен, и, в конце концов, решено садиться за стол без него.
— Ну? — произносит глава семьи, ласково глядя на старшую дочь.
Дочка сжимает руку кандидата в женихи, тот откашливается и говорит:
— Судя по всему, вы скоро станете дедушкой и бабушкой.
Глава семьи достает из-за ножки стола бутылку шампанского. Похоже, это для него уже не новость. Мать семейства роняет слезу. Когда радостное возбуждение улеглось, младшая дочь говорит:
— Могла бы со своей новостью дяди Йокса дождаться, хотелось бы увидеть его физиономию, наверняка была бы такая же безучастная и скучная, как когда он по радио сигнал точного времени слышит…
В этой семье Пеэтсона никто Пеэтсоном не называл. Он был Йоксом, как в далеком детстве, им и остался.
На самом деле и этой ночью Леа смогла поговорить с Ним. Чуть-чуть. С гулькин нос, если шутейно — но было не до шуток. Он сказал, что все катится под откос. У людей не осталось ничего святого, и они сами себе роют могилу. Что это начало конца. Может, год-другой еще дадут из милосердия, а потом не будет ничего.
— Но если больше ничего не будет, то никто и оплакивать никого не будет, — сказала Леа. На что Он лишь снисходительно улыбнулся. Эту улыбку можно было понимать по-разному.
— Мамочка, что он хотел сказать этой улыбкой? — спросила Леа. Но мамочка не знала, что ответить и предпочла в очередной раз промолчать. Иногда ее молчание злило Леа. Как язык проглотила, сердито думала она. А потом начинала злиться на себя за то, что рассердилась. Кроме мамочки у нее больше никого не осталось.
Не осталось? А было когда-нибудь? Ей никак не удавалось припомнить в точности. Воспоминания и грезы смешались в голове, превратившись в сплошной сумбур. Почему так говорят — сум-бур? Леа попыталась представить себе сумбур: вздор, чепуха, несуразица. Сумбур.
Она подумала, что у нее и впрямь никого кроме мамочки нет, а вот мамочке кто-то принес на могилку цветы. Роскошные красные бегонии. Могло показаться, что они проросли на участке и расцвели пышным цветом всего за одну ночь. Но нет! Просто-напросто какой-то хитрован спрятал горшок, закопал его в песок. Леа решила, что это должно быть очень лицемерный человек, раз он настолько и во всем стремится всех надуть.
— Мамочка, не верь, — сказала Леа и погладила мамины волосы.
Вдруг она ощутила, как в ней просыпается жгучая ревность. Настолько жгучая и острая, что полоснула по сердцу как ножом: у нее кроме мамочки никого нет, а мамочке кто-то потихоньку приносит цветы… Какая-то тайная любовь, что ли, раздраженно подумала она. И втайне от меня. Вечно я узнаю обо всем последняя! Чувство ревности никак не хотело уходить, сидело в Леа наподобие беспардонного гостя. В конце концов Леа устала гнать незнакомца, выдернула горшок из песка и сразу почувствовала облегчение.
Теперь предстояло незаметно унести горшок с цветами. Из-под полы подбросить на чей-нибудь чужой участок. Леа огляделась. В отдалении одна женщина разравнивала граблями песок. Другая таскала в лейке воду. Обе заняты собой, вроде как дальше своего носа не видят. Метрах в десяти виднелась заросшая травой могила, туда, хихикая, она цветы и высадила.
А вдруг в мое отсутствие кто-нибудь поступил точно так же, как я, думала Леа, пальцами разравнивая песок. Мысль показалась забавной. Она представила себе, как с этой заброшенной могилы бегония перекочует дальше, потом еще дальше, обретая для себя ежедневно и в день по много раз новый дом. Выходит, это бегония-кочевница, подумала Леа.
Песок в головах мамочки был теперь гладким, как и раньше, и все стало так, будто цветка никогда и не было.
— Видишь ли, мамочка, таков он, этот смешной мир, — произнесла Леа, шаря по карманам в поисках свечного огарка. Понятно, свечи закончились. Надо добыть новые, но сейчас не самое удачное время. Слишком много народу, чтобы собирать по чужим участкам потухшие огарки. Этим лучше заниматься в сумерках, когда никто уже не решается идти на кладбище.
— Нету свечки, мамочка, — грустно сказала Леа, но тут наткнулась на какую-то бумажку, которая странно хрустела под пальцами. Леа вытянула из кармана шуршащую голубую бумажку и полюбовалась, как расположенная в одном конце серебристая полоска переливается всеми цветами радуги. Похоже на трюк фокусника: на полоске появляется цветной песик и тут же исчезает, чтобы вновь появиться. На другой стороне полоски не было, но если посмотреть на свет, неожиданно появлялось изображение поэтессы Лидии Койдула там, где вообще ничего не было напечатано.
