Стремительно пролетев пропеллером двадцать метров, боло,
ударившись в одну из птиц, опутал ее как паук паутиной муху. Остальные товарки,
с заполошным хлопаньем крыльев, стремительно смылись в колючки, а эта даже подняться
не могла, бесполезно суча ногами и пронзительно вскрикивая. Тут и я поспел
"на помощь" и моя Прелесть мгновенно отделила голову от тела, а то не
дай бог умудриться выпутаться как нибудь, да сбежать. Я счастливо засмеялся.
- Эге-ге-гей... бля! - заорал я от
переполнявшего восторга - Я крут!!! Крут - мать твою, крут!
Еще два дня сидел я в лагере, пока не
сделал все, что планировал. Теперь я вооружен и очень опасен. И в этой шутке
очень мало шутки! Помимо Прелести у меня теперь полутораметровая сулица с
мощным четырехгранным наконечником. В ножнах из под фальшиона уютно
расположились три 80-сантиметровых дротика с листовидными наконечниками,
веретенообразным телом древка и тремя рулями из пера гуся. Очень серьезное
оружие. На поясе нож, топорик и клевец. Кстати подобным клевцом, только
железным или бронзовым - не суть, можно отправить к предкам любого
одоспешенного бойца, хоть рыцаря, хоть богатыря одним удачным ударом!
Делая все неспешно и тщательно, с
удовольствием употреблял дрофу в разных, так сказать, ипостасях, и в супчике, и
жареную, и тушеную, мм-м... вот где господская еда! Благо птичка килограмм на
восемь чистого мяса потянет. А на вкус - куда там гусю, а тем более утке.
И еще я понял - странные вещи происходят
со мной. Вечером того дня, когда я нашел замечательный материал на древки и
добыл дрофу, я сидел у костра потягивая слабозаваренный чаек (экономия - один
пакетик на три раза) с одним кусочком сахара, полностью удовлетворенный
прошедшим днем. И вдруг, поймал себя на мысли, что как-то я слишком эмоционален
в последнее время.
"Что с тобой, Петруха!? Что так тебя
"колбасит"? Ты целуешь, по сути ножик-переросток, и называешь его -
моя Прелесть. Ты радуешься как ребенок, вытаскивая из воды любую рыбу, как
будто это с тобой в первый раз. Ты не замечаешь, что твои пальцы непроизвольно
поглаживают смертоносный изгиб клевца, тебе приятно. Петруха, ты до сих пор в
немом восхищении, когда смотришь на буйство жизни вокруг тебя. Да что там,
когда ты сегодня нашел дерево на древки, чуть не уссался от щенячьего восторга,
а дикие крики а-ля Тарзан, когда дрофу подбил? Не слишком ли много эмоций?
Или не слишком! Может именно столько и
нужно! А может еще больше? Да, мне сейчас хорошо, но разве я оторвался от
реальности, разве я выпал в неконтролируемый эмоциональный экстаз? Нет! Так
может, стоит наслаждаться жизнью, пока ты жив. Японцы великие мастера,
изъясняясь туманно обнажать кристально ясную мысль.
Сакура цветет, роняя свои лепестки.
Их кружит играющий ветер.
И каждый из них,
Совершенство!
Совершенство!!! Оно вокруг нас! Но мы уже
не видим очевидного - мы надели черные очки. Мы слышим избитую истину и говорим
- это банально, не понимая что, истина произнесенная миллиард раз не перестает
быть истиной. Мы говорим много не нужного, обидного, лишнего. И не говорим
простого и важного.
Однажды я смотрел голливудский фильм
"300 спартанцев", что сказать - очень по мотивам. Но один момент
потряс меня невероятно! Когда на глазах опытного, сурового, закаленного в боях
воина погибает его сын. Его надежда, его гордость, его смысл! И видя как падает
обезглавленное, еще секунду назад прекрасное, полное сил и жизни тело, он
кричит диким криком не только потому, что он не успел прийти на помощь, не
только потому, что его сын пал - они все воины и все когда-то падут, а потому,
что не успел...!
Среди многих правильных и нужных
наставлений, среди пафосных и патриотичных лозунгов, среди многих и многих
необходимых слов он не успел сказать самое главное - что он его любит! Именно
поэтому так страшно кричит отец не успевший сказать своему сыну - я тебя люблю!
И уже никогда, никогда... Это страшно!
Это шок!
Я очень люблю своего сына, и он знает об
этом. И сын любит меня, и я знаю об этом, но... я не помню, говорил ли я об
этом ему вслух хоть раз.
