Старая Домнушка жалеет тараканов. Плотник Горкин жалеет голубей. Кучер Антип ("Постный рынок") жалеет древнюю кобылу Кривую, на которой езживала еще прабабушка Устинья. Хозяин - отец мальчика, жалеет кучера Антипа, "которого тоже уважают, и который теперь живет" у купца - "только для хлебушка" - на покое. Весь дом и все служащие уважают и по-своему любят и хозяина, и хозяйского сына. Все кругом проникнуто жалостью и уважением. По уверению старого кучера Антипа, даже лошади на конюшне уважают древнюю кобылу Кривую: ""ведешь мимо ее денника, всегда посуются-фыркнут! Поклончик скажут... а расшумятся если, она стукнет ногой - тише, мол! и все и затихнут". Антип все знает. У него борода, как у святого, а на глазу бельмо: смотрит все на кого-то, а никого не видно"...
Добрый, душевный народ жил на Москве кругом Ивана Шмелева.
Старая Кривая, на которой Горкин вез хозяйского сыночка на постный рынок, остановилась на мосту и решила основательно передохнуть... "Буточник кричит - "чего заснули?" - знакомый Горкину. Он старый, добрый. Спрашивает-шутит:
- Годков сто будет? Где вы такую раскопали, старей Москва-реки?
Горкин просит:
- И не маши лучше, а то и до вечера не стронет!"..."
Да и с чего было злиться русскому человеку, когда всего было изобилье, на все нужное дешевка.
"Вот он, горох, гляди... хоро-ший горох, мытый. Розовый, желтый, в санях, мешками. Горошники - народ веселый, свои, ростовцы. У Горкина тут знакомцы. "А, наше вашим... за пуколкой?" - "Пост, надоть повеселить робят-то... Серячок почем положишь?" - "Почем почемкую - потом и потомкаешь!" "..." Горкин прикидывает в горсти, кидает в рот. - "Ссыпай три меры"
- Ре-дька-то, гляди, Панкратыч... чисто боровки! Хлебца с такой умнешь!
- И две умнешь, - смеется Горкин, забирая редьки. "..."
- А сбитню, хочешь? А, пропьем с тобой семитку. Ну-ка нацеди.
Пьем сбитень, обжигает. "..."
"Противни киселей - ломоть копейка". Трещат баранки. Сайки, баранки, сушки... калужские, боровские, жиздринские, - сахарные, розовые, горчичные, с анисом - с тмином, с сольцой и маком... переславские бублики, витушки, подковки, жавороночки... хлеб лимонный, маковый, с шафраном, ситный весовой, с узюмцем, пеклеванный...
- Во, пост-то!.. - весело кричит Мураша, - пошла бараночка, семой возок гоню! "..."
- Ешь, Москва, не жалко!..
А вот и медовый ряд. Пахнет церковно, воском. Малиновый, золотистый, - показывает Горкин, - этот называется печатный, энтот стеклый, спускной... а который темный - с гречишки, а то господский светлый, липнячок-подсед. Липовки, корыта, кадки. Мы пробуем от всех сортов. На бороде Антона липко, с усов стекает, губы у меня залипли. Буточник гребет баранкой, диакон - сайкой. Пробуй, не жалко! "..."
- А вот, лесная наша говядинка, грыб пошел!..
- Лопаснинские, белей снегу, чище хрусталю! Грыбной елараш, винегретные... Похлебный грыб сборный, ест протопоп соборный! Рыжики соленые-смоленые, монастырские, закусочные... Боровички можайские! Архиерейские грузди, нет сопливей!..
Горы гриба сушеного, всех сортов. Стоят водопойные корыта, плавает белый гриб, темный и красношляпный, в пятак и в блюдечко. Висят на жердях стенами "..." Завалены грибами сани, кули, корзины...
- Теперь до Устьинского пойдет, - грыб и грыб! Грыбами весь свет завалим. Домой пора!"
- Ох, как пора домой! - отзывается благодарный Ивану Шмелеву русский читатель и не отрываясь всматривается, вместе с гениальным изобразителем истинной России, в этот чудный образ того, что было и что будет снова: "Весь Кремль - золотисто-розовый, над снежной Москва-рекой. Кажется мне, что там - Святое, и нет никого людей. Стены с башнями - чтобы не смели войти враги. Святые сидят в соборах. И спят Цари. И потому так тихо.
Окна розового дворца сияют. Белый собор сияет. Золотые кресты сияют - священным светом. Все - в золотистом воздухе, в дымномголубоватом свете: будто кадят там ладаном.
Что во мне бьется так, наплывает в глазах туманом? Это - мое, я знаю. И стены, и башни, и соборы... и дымные облачка за ними, и эта моя река, и черные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов... - были во мне всегда. И все я знаю "..." И щели в стенах знаю. Я глядел из-за стен... когда?.. И дым пожаров, и крики, и набат... - все помню! Бунты, и топоры, и плахи, и молебны... - все мнится былью, моей былью... - будто во сне забытом".
