где живописные останки
последней войны,
тамплиеры и оттоманы,
хозяева Алькасара
и могущественный хан,
лежали в тени храмовых пальм,
побираясь.
Но император Глаукома
прошел мимо нищих, не глядя,
а трубы и тамбурины играли,
восславляя процессию.
Граф Брасс внимательно вглядывался в серьезное лицо Боженталя, не скрывая улыбки. Поэт же говорил с жаром, сопровождая слова красноречивыми жестами, чтобы подчеркнуть ритм. Хоукмун оглядел стол. Некоторые улыбались, кто-то, осоловелый от вина, смотрел с недоумением. Сам Хоукмун по-прежнему не улыбался и не хмурился. Иссельда наклонилась к нему и что-то сказала, но он ее не услышал.
Парусники в бухте
приветствовали салютом,
стреляя из пушек,
когда император
показал стигматы
Ватикана послу.
– О чем это он толкует? – проворчал фон Виллах.
– О событиях далекой старины, – покивал старый Жонжак Экар, – еще до Трагического Тысячелетия.
– Я бы лучше послушал военную балладу.
Жонжак приложил палец к заросшему бородой рту, призывая друга к молчанию, а Боженталь тем временем продолжал:
А тот вручил
алебастр скульптуры,
дамасский клинок
и парижские фрески
из Зороастра
темной гробницы,
где дикой оливы
колышутся ветви.
Хоукмун едва слышал его слова, однако ритм стиха оказывал на него какое-то странное воздействие. Сначала он было подумал, что это из-за вина, но потом ощутил, что в какой-то момент его разум как будто дрогнул и в грудь хлынули забытые ощущения. Он пошатнулся в своем кресле. Боженталь внимательно посмотрел на Хоукмуна, продолжая чтение и жестикулируя все красноречивее:
Лауреат-поэт
в лавровом венке,
в желтой парче
с топазом и опалом,
с прозрачным гагатом,
благоуханный сосуд,
исходящий миррой и лавандой,
сокровище Фракии и Самарканда,
пал ниц, распластавшись
на рыночной площади
без чувств.
– Тебе нездоровится, милорд? – озабоченно спросила Иссельда, подавшись к Хоукмуну.
Тот покачал головой.
– Я вполне здоров, спасибо.
Он пытался понять, не оскорбил ли чем-нибудь лордов Гранбретани и не оживляют ли они прямо сейчас Черный Камень. Голова у него кружилась.
Пока хор гремел,
провозглашая славу,
сам император,
величественный,
в туфлях из золота,
надвигался на него,
и толпы гудели,
славя живого бога.
Теперь Хоукмун видел только лицо и фигуру Боженталя, не слыша ничего, кроме ритма, кроме мерного чередования гласных, и в голову ему пришла мысль о заклятии. Но если поэт пытается его заколдовать, то с какой целью?
Из окон и с башен,
гирляндами украшенных,
дети бросали цветочные букеты
из васильков, и роз,
и душистых гиацинтов
на перекрестки,
куда ступал Глаукома.
Вниз, на дороги,
с мостов, колоколен
летели фиалки,
веточки сливы,
пионы и лилии,
и сами дети
спускались к дороге,
когда проходил император.
Хоукмун сделал большой глоток вина и глубоко вздохнул, глядя на Боженталя, а поэт все продолжал:
Луна блистала,
жаркое солнце
застыло в зените,
звезды усыпали небо
и серафимы славу пропели.
И вот император остановился
в священных руинах, высокий,
и возложил руку на дверь,
какой из всех смертных
лишь он смел коснуться.
Хоукмун задохнулся, словно человек, шагнувший в ледяную воду. Рука Иссельды опустилась на его покрытый испариной лоб, в ее прекрасных глазах читалась тревога.
– Милорд?
Хоукмун не сводил с Боженталя пристального взгляда, а поэт продолжал, не зная снисхождения:
Глаукома вошел, глаза долу,
в родовую гробницу
из ценного мрамора,
в жемчугах и рубинах.
Портал миновал,
прошел колоннаду,
а наверху
тромбоны звучали,
горны трубили,
земля дрожала
и амбра горела, благоухая.
Взгляд Хоукмуна был прикован к Боженталю, и оттого молодой герцог мог лишь смутно, словно сквозь туман, отмечать, как Иссельда обеспокоенно касается рукой его лица. Он не слышал ее слов и не чувствовал прикосновений. Внимание его поглотил причудливый ритм поэмы, кубок выпал из ослабевшей руки.
Несмотря на то что гостю было со всей очевидностью дурно, граф Брасс, переводя внимательный взгляд с Хоукмуна на Боженталя, даже не попытался помочь. Лицо графа было наполовину скрыто винным кубком, а глаза весело блестели.
И вот император
на волю пускает
белого голубя!
Символ мира,
чистый и редкий,
всем людям любовь
обещает.
Хоукмун застонал. На другом конце стола фон Виллах громыхнул кубком по столешнице.
