В нечерноземных губерниях две трети крестьян находились на оброке и в основном были заняты отходным промыслом. В Ярославской и Костромской губерниях таких крестьян было уже свыше 90 %. По всей России ходили ярославские офени, в разнос торговавшие мелким галантерейным товаром, в трактирах славились ярославские половые. В дореформенное время помещики постоянно повышали сумму денежного оброка, что в конечном счете вело к усугублению двойственности положения их крепостных, чья «вольность» вне деревни была следствием растущей крепостной эксплуатации. Падение ценности бумажных денег вело к тому, что в номинальном исчислении в дореформенный период оброк нередко возрастал в 5–7 раз, что служило источником постоянных крестьянских жалоб. Нередки были случаи, когда зажиточные крестьяне платили оброк в несколько сот и даже в две-три тысячи рублей с души.
Если денежный оброк был выгоден помещикам нечерноземной полосы, то в целом по России в первую половину XIX в. наблюдалось увеличение числа барщинных крестьян. В начале века их было 56 %, к отмене крепостного права они составляли 71,5 %. Это означало, что помещики черноземных и степных губерний все больше вынуждали крепостных крестьян отказываться от посторонних заработков ради повышения товарности помещичьего хозяйства. Происходило сокращение крестьянского надела с одновременным увеличением барской запашки. В некоторых губерниях Черноземной России в первую половину XIX в. она увеличилась в полтора-два раза. Некоторые помещики еще с XVIII в. делали попытки рационализировать барщину, учитывая не число дней и часов, проведенных на ней крестьянами, но «известное количество работы, произведенное мужчиною, женщиною или лошадью». Данная тенденция хорошо описана декабристом Н. И. Тургеневым: «Некоторые помещики не довольствуются тремя днями в неделю и заставляют иногда, во время уборки хлеба, работать своих крестьян несколько дней поголовно. Иные отдают им только два дня в неделю. Иные оставляют у крестьянина только одни праздники, и в таком случае иногда дают всем крестьянам месячину, так что они беспрестанно работают на господина, не имея ничего, кроме выдаваемого им ежемесячно количества хлеба». Это был своеобразный возврат к практике XV–XVI вв., когда на месячине содержались холопы-страдники, т. е. рабы, работавшие на боярских полях. Таким образом, крайние формы крепостнической эксплуатации в виде месячины становились неотличимы от рабства. Грань, разделяющая эти типы отношений, почти исчезла: юридически помещик не мог лишь убить крепостного.
Разумеется, подобный тупиковый путь не способствовал развитию ни помещичьего, ни крестьянского хозяйства. Месячина была лишенной рационального экономического обоснования попыткой интенсификации барщины и наглядно свидетельствовала о глубоком кризисе крепостных отношений. Перевод крестьян на месячину обычно вел к развалу помещичьего хозяйства.
Работа крепостных на помещика, занимающегося товарным производством зерна, часто была неэффективной. В статье «Охота пуще неволи», где доказывалось преимущество «охотного», вольного труда, славянофил Кошелев писал: «Взглянем на барщинскую работу. Придет крестьянин сколь возможно позже, осматривается и оглядывается сколь возможно чаще и дольше, а работает сколь возможно меньше, — ему не дело делать, а день убить. На господина работает он три дня и на себя также три дня. В свои дни он обрабатывает земли больше, справляет все домашние дела и еще имеет много свободного времени». Кошелев был крупным помещиком, и, по его свидетельству, без «усердного надсмотрщика» барщина была невозможна. И такая практика была распространенной.
Помещичье хозяйство. Поскольку крайне экстенсивная система хозяйства была к тому же жестко ограничена условиями природы и климата, экономически она постоянно испытывала осложнения. Поэтому в дореформенной России лавинообразно росла помещичья задолженность. Если в начале века заложено было не более 6–7 % крепостных душ, то к отмене крепостного права их число возросло до 66 %. Все попытки владельцев резко повысить рентабельность крепостного хозяйства путемего рационализации или простого возвышения норм барщины и оброка заканчивались неудачей. Доходность помещичьих имений падала, и к 1855 г. сумма помещичьего долга составила 425,5 млн руб., что в 2 раза превосходило годовой доход государственного бюджета. Хлебный экспорт рос, но он совпадал с падением хлебных цен на европейских рынках и не решал проблемы дворянской задолженности.
