История - страница 19

, из своей казны выплатил центурионам деньги, которые они получали за предоставление отпусков рядовым, удовлетворил большинство требований о смертной казни наиболее ненавистных командиров и лишь некоторых из них посадил в тюрьму для вида, обманув таким образом разъяренных солдат. Помпей Пропинкв, прокуратор Белгики, был убит сразу же. Префекта германского флота[156] Юлия Бурдона Вителлий спас, пустившись на хитрость. В армии Бурдона ненавидели, так как считали, что он оклеветал Фонтея Капитона и подстроил его гибель. Войска хранили о Капитоне светлую память, и Вителлию теперь оставалось выбрать только одно из двух: либо, если он хотел действовать открыто, убить Бурдона в угоду рассвирепевшим солдатам, либо, если он хотел простить его, — прибегнуть к обману. Поэтому он заключил Бурдона под стражу и выпустил его лишь после своей победы, когда гнев солдат уже улегся. Пока что в качестве искупительной жертвы на смерть выдали центуриона Криспина: он своими руками убил Капитона, солдаты именно его считали наиболее виновным, да и Вителлию он был отвратителен.

59. Избежал грозившей ему опасности также и Юлий Цивилис: он пользовался большим влиянием на батавов, и казнь его могла бы восстановить против Вителлия это воинственное племя[157]. К тому же восемь батавских когорт находились в это время в землях племени лингонов; они образовывали вспомогательные силы четырнадцатого легиона, отбились от него во время последних неурядиц, и было очень важно, как они себя поведут — дружественно или враждебно. Упомянутых мной выше центурионов Нония, Донатия, Ромилия и Кальпурния Вителлий приказал умертвить как повинных в верности своему долгу — самом тяжком преступлении в глазах изменников. На сторону мятежников перешли легат провинции Белгики Валерий Азиатик, которого Вителлий вскоре избрал себе в зятья[158], и правитель Лугдунской Галлии Юний Блез, приведший с собой Италийский легион[159] и расквартированную неподалеку от Лугдунума таврианскую конницу[160]. Без колебаний и промедлений присоединились к Вителлию войска, расположенные в Реции и даже в Британии.

60. Здесь командовал Требеллий Максим, которого войска презирали и ненавидели за скаредность и подлость[161]. Ненависть эту разжигал Росций Целий, легат двадцатого легиона, издавна мятежно настроенный, а теперь, в обстановке распрей и междоусобиц, совсем распоясавшийся. Требеллий упрекал Целия за неподчинение приказам и упадок дисциплины, а Целий обвинял Требеллия в том, что он обобрал легионеров и довел их до нищеты[162]. Отвратительные дрязги между легатами разлагали дисциплину в армии. Дело дошло до того, что Требеллий, покинутый и когортами, и конными отрядами, перешедшими на сторону Целия, осыпаемый насмешками и бранью солдат и союзников, был выгнан из лагеря и бежал к Вителлию. Несмотря на отсутствие консулярия, провинция оставалась спокойной — легаты легионов управляли ею на разных правах, но Целий, самый наглый из всех, пользовался наибольшей властью.

61. После того как к нему присоединилась британская армия[163], Вителлий, располагавший теперь несметными силами и богатствами, решил начать войну, действуя по двум направлениям и поручив ведение ее двум полководцам. Фабию Валенту было велено посулами переманить галльские провинции на сторону восставших, а в случае отказа — опустошить эти земли и через Коттианские Альпы[164] вторгнуться в Италию. Цецина получил приказ двигаться более коротким путем и спуститься в Италию через Пенинский перевал[165]. Под командование Валента были отданы отдельные подразделения, выбранные из нижнегерманской армии, и пятый легион в полном составе, со своим знаменем, когортами и конными отрядами, всего до сорока тысяч солдат. Цецина из Верхней Германии вывел тридцатитысячную армию, ядро которой составлял двадцать первый легион. И тому, и другому были приданы вспомогательные отряды, состоявшие из германцев. Ими же Вителлий пополнил и те части, с которыми намеревался сам следовать за главными силами.

62. Император и армия самым удивительным образом отличались друг от друга. Солдаты настаивают, требуют начать войну немедленно, пока галльские провинции еще трепещут от страха, а испанские медлят; нас не остановят ни зима, ни привычка к мирной жизни, достойная только трусов, кричат они; надо вторгнуться в Италию, занять Рим; во время гражданских смут самое безопасное — идти вперед, и действовать важнее, чем рассуждать. Вителлий же, как будто оцепенев, не двигался с места. Предвкушая положение принцепса, он проводил время в праздности, роскоши и пирах, среди бела дня появлялся на людях, объевшийся и пьяный. Солдаты, охваченные одушевлением и энергией, действовали за него, и поэтому могло показаться, будто в армии есть настоящий командующий, который людям мужественным внушает надежду на успех, а слабым страх. Войска стояли в полной боевой готовности и требовали приказа о выступлении. Вителлию они тут же присвоили имя Германика — называть себя Цезарем он не разрешал даже и после победы