Рядом с высшей культурой, с быстро прогрессирующей цивилизацией, с ростом духовного развития отдельных личностей, как носителей культуры, проституция представляет архаическипримитивное явление, в котором ясно заметны последние остатки свободной и необузданной жизни первобытного человечества, находившейся под исключительным влиянием инстинкта – той элементарной сексуальности, которую Платон обозначил, как вечно живое «животное в человеке», независимое от всякой культуры и всякого духовного развития и сохраняющее своего рода самостоятельность и неизменность. Отсюда возникает известное противоположение культуре, дисгармония, которую, быть может, всего лучше можно выразить, если сказать, что физиологическое оказывает здесь патологическое действие.
Такого мнения придерживается, по-видимому, и Фиркандт,[87] когда он говорит: «В особенности волнения и страсти, группирующиеся вокруг половых аффектов, с их нередко ужасными последствиями вплоть до самоубийств, обнаруживают в нашей совершенной культуре еще одну победу дикой природы. Если рассматривать современное состояние с точки зрения истории развития, то область произвольной психической жизни покажется нам подобной поздней надстройке верхнего этажа, в то время как в животной природе элементарных психических функций еще кроется наследие прежних времен, которое мы бы так охотно стряхнули с себя. Здесь нам снова бросается в глаза факт преемственности и его обоюдоострое значение. Выше мы уже указывали, как благодетельна и необходима для всей вообще исторической жизни связь поколений. Но действие ее столь же стеснительно в смысле радикального освобождения от прошлого, так как благодаря ей переживания и приобретения прежних поколений продолжают оказывать свое действие еще до самого отдаленного времени».
Первобытная история человека дает лишь скудные сведения о первобытной половой жизни, в которой коренится проституция, и последний пережиток которой она составляет. Главными нашими знаниями по этому вопросу мы обязаны сравнительной этнологии, объектом которой служат как культурные, так и первобытные народы.
Особенно важный материал для суждения о первобытных условиях половой жизни дает нам, как часть этнологии, сравнительная история нравов и права,[88] так как она указывает остатки первобытного состояния и в новейших учреждениях, обычаях и нравах и обнаруживает их преемственность в течение тысячелетий. Преемственность же эта в свою очередь дает возможность сделать обратные выводы относительно доисторических условий и связать их с немногими достоверными фактами, установленными пока для половой жизни первобытных времен. Таким путем удается доказать непрерывную связь явлений, первобытной половой жизни от доисторического периода до наших дней.
Вопрос о первобытных половых отношениях занимал еще поэтов древности и для нашей темы не безынтересно проследить их поэтические фантазии в этой области. Так, римский поэт Лукреций (98–54 г. до Р. X.) в пятой книге своего знаменитого дидактического стихотворения «О природе вещей», дает художественное изображение лишенного еще культуры первобытного человека, который бродит, подобно животным, разыскивая себе пищу, живет в пещерах и влачит свое существование, не зная еще ни одежды, ни огня:
«Люди тогда не умели еще ни с огнем обращаться,
Ни укрывать свое тело звериною шкурой и мехом.
Но проживали в лесах они, в горных пещерах и рощах,
И закрывали ветвями кустов свои грязные члены,
Если к тому принуждали дожди, непогода и ветры.
Люди совсем не пеклись об общественном благе, а также
Не было нравственных правил у них и защиты законов.
Каждый брал то, что ему как добычу судьба посылала,
Собственной силой, привыкнув хранить свою жизнь и здоровье.
В зарослях леса влюбленные тела сочетались Венерой,
И сочетались притом или вследствие страсти взаимной (cupido)
Или насилию и сладострастию (libido) мужчин уступая,
Или за плату, за желуди, вишни морские и груши»…
(Книга пятая, стихи 951–963, пер. Ивана Рачинского).
Мы видим, следовательно, что на заре рода человеческого поэт уже допускал, кроме чисто физической любви между полами, полового влечения (libido), еще и своего рода душевную склонность (cupido), и отмечает уже также первые намеки на проституцию, на продажную любовь.
