Lex Cornelza давал юридическую квалификацию crzmen vene/zczz, а также попытки его совершения. Отныне его можно было преследовать систематически и по закону. Поскольку убийства совершались все чаще, Сулла решил реформировать судебную систему для более эффективного их пресечения. Он создал специальную палату для расследования отравлений (quaestzo de vene- fzczzs). В палате заседали сенаторы или всадники, выбранные по жребию, и она работала постоянно. Это юридическое новшество сохранялось и после падения республики. О суде по отравлениям упоминали в своих судебных речах Цицерон и Квинтилиан. Первый в 66 г. до н. э. защищал в таком суде Клуенция. В деле тогда был замешан еще и некий Оппианик, сторонник Суллы, однако преобладали семейные, а не политические аспекты. Второй раз Цицерон в 56 г. выступал в защиту Марка Целия Руфа, которого обвиняли в попытке отравления, но оправдали.
Итак, закон Суллы реагировал на ситуацию в обществе и способствовал развитию юридических норм. Он не имел непосредственной связи с политикой. В этом смысле он явился своего рода предвозвестником эдикта, который в 1682 г. принял Людовик XIV после скандального дела об отравлениях (см. Главу VIII). Тем не менее этот закон относится к нашей теме, поскольку он устанавливал определенные, хоть и широкие рамки, в которых власть могла в случае чего преследовать политических противников.
В принципе изначально яд был чужд чистой римской душе, которую идеализировали критики времен упадка республики. Они любили повторять рассказ о благородном поступке Фабриция, скорее всего относящийся к области легенды. Тем не менее и в лучшие республиканские времена яд использовался не меньше, чем на Востоке, о влиянии которого на Рим в 331 г. до н. э. говорить трудно. В последние века республики отравления начали как-то затрагивать политические круги, и это очень отличает Рим от восточных соседей. Вместе с тем случаи с ядом происходили как бы на обочине политики, ибо являлись уделом почти исключительно женским. Начиная со 11 в. до н. э., политическая борьба обострилась, и отравление стало вспомогательным оружием. Но оно никогда не становилось главным, ибо борьба разворачивается в мире мужчин, а он был довольно сильно изолирован от мира женщин, где стряпали venena. Ситуация резко изменилась с наступлением империи.
Империя под властью яда
Гай Юлий Цезарь погиб под ударами своих политических противников, открыто выступивших против тирании. Преступления внутри правящих кругов первого века империи были весьма далеки от подобной демонстративности. Они не преследовали благородной цели тираноубийства, которое превозносил Цицерон. Их обуревала жажда власти, для удовлетворения которой очень подходило коварное убийство. Наверное, многочисленные рассказы об отравлениях в произведениях конца 1 в. и начала 11 в. не во всем правдивы. Тем Не менее во многих случаях они донесли до нас истинные факты или, во всяком случае, состояние умов. Даже эпиграфические источники свидетельствуют, что римское общество переживало наваждение venficza, и политических кругов это касаЛось в первую очередь. Важно выявить связи, Становившиеся между лихорадкой отравлений и политическим режимом. Нужно, придерживаясь Хронологии, изложить приписываемые первым Императорам «факты» преступного применения яда. При этом не следует упускать из виду, что все они дошли до нас в изложениях авторов, которые писали десятилетия спустя и имели вполне определенные пропагандистские цели.
От Августа к Клавдию, или отравление власти
Под прикрытием восстановления res publzca Октавиан Август учредил принципат, прирожденным пороком которого можно считать тягу к коварному применению яда. Действительно, в знаменитом рассказе Светония слухи об отравлении не пощадили ни окружение Августа, ни его самого. Наоборот, в приведеиных историками многочисленных заговорах против режима яд не использовался, за исключением последнего, приведшего к смерти принцепса.
Согласно Светонию, Кассий Север обвинил в отравлении Луция Нония Аспрената, человека, близкого к Августу. Последний захотел, чтобы процесс разворачивался по правилам, и ничего не сделал ради избавления своего друга от суда. Явившись в трибунал засвидетельствовать ему свою поддержку, Август не произнес ни слова. В политическом смысле значение этого дела было не слишком велико, но позитивно: принцепс продемонстрировал щепетильность в юридическом вопросе.
