— Еще …дело в том, что я очень хочу учиться петь и…
Ей хотелось сказать, что она должна знать наверное, возьмут ее или нет, но от волнения толком ничего не могла объяснить.
Та, другая, поменьше ростом, «маркиза», обернулась и неприязненно спросила:
— Девушка, а почему вы думаете, что у вас хороший голос и вам надо учиться петь?
«И правда, почему я думаю, что у меня хороший голос? Может, и не хороший вовсе?» — испугалась Надя. Но отступать невозможно, и она бойко ответила:
— Все так говорят, — и, застеснявшись, робко добавила: — Я очень хочу учиться петь…
— Потрясающе! — засмеялась «маркиза». — «Откуда ты, прелестное дитя?».
Надя не знала, что это фраза из оперы Даргомыжского «Русалка», и потому вполне серьезно ответила — Я из Малаховки.
— А-а-а… — понимающе переглянулись обе. Им, видимо, надоело забавляться, и уже нахмурясь, высокая сказала:
— Видишь ли, девушка, для того чтобы стать певицей, нужен не просто хороший, как тебе «все» говорят, а профессиональный, то есть отличный голос плюс музыкальность и большое трудолюбие.
Надя порывалась было сказать ей, что это ее не страшит, что учиться будет до упаду, лишь бы взяли! Но высокая еще не закончила:
— Государство тратит огромные средства на ваше образование, и мы, педагоги, обязаны выпускать из стен нашего училища только высокопрофессиональных музыкантов и певцов, а не просто любителей. Понимаешь?
— Да, да! Понимаю, — согласилась Надя. Но отчего-то голос ее предательски дрогнул, она вдруг перестала видеть этих двух, их стало четыре, каждой по две, они расплылись. Она изо всех сил закусила губы! «Только не реветь».
— Этого еще недоставало! Да будет тебе известно, слезы плохо влияют на голосовые связки. Как же ты думаешь петь?
Видимо, им жалко эту тщедушную девушку, с таким упорством ломящуюся в искусство, а быть может, нужно поставить ее на место, чтоб, пока не поздно, выбирала себе другой путь в жизни. Или просто обе были в хорошем настроении. Так тоже случается.
— Вера Владимировна! — обратилась та, что с пучком, к той, что пониже ростом, к «маркизе», как окрестила ее про себя Надя.
— Если вас не очень затруднит, давайте послушаем, как поют малаховские!
— Пожалуй! — улыбаясь, согласилась Вера Владимировна.
Они прошли вперед, и Надя, не чуя под собой ног от страха и волнения, последовала за ними.
В большом зале с блестящим паркетом, с высокими округлыми окнами, не было никакой мебели, кроме огромного хвостатого рояля и стульев, расставленных вдоль стены.
— Так я поняла, что ты хочешь стать певицей, верно? — чуть насмешливо спросила высокая.
— Да!
— Так вот! Артистка должна уметь владеть собой. Соберись! «Маркиза» уже села за рояль и пробежала двумя руками по клавишам, быстро-быстро. Красиво!
— Здорово расстроен, — обратилась она к высокой. — Надо вызывать настройщика.
— Обязательно! Напомните мне, пожалуйста. Ну, так что ты нам споешь? — Это Наде.
— «Катюшу» можно или «Чайку»…
— Уж это ты решай сама. И, во-первых, встань правильно. Вот здесь, видишь, выемка между клавиатурой и хвостом. Как я догадываюсь, музыке ты не училась?
— Не-е, — не поднимая головы, промычала Надя. Ей совестно, что ничего-то она не умеет, и музыке не училась, и стоять у рояля толком не знает где, а приперлась!
— Так что ты нам исполнишь?
— «Чайку», музыка Блантера, слова… забыла!
— Хорошо, хорошо! — остановила ее Вера Александровна.
— Пожалуйста, Вера Владимировна, подыграйте ей.
С первых же нот Надя своего голоса не узнала: «Батюшки, как в кадушку дую,» — испугалась она.
— Стоп, стоп, Вера Владимировна! Ей высоко, возьмите на тон ниже.
«Маркиза» теперь уже уверенно проиграла вступление и кивнула Наде головой:
— Вступай!
На этот раз Надя не растерялась. Она музыкальна и чувствовала, когда ей надо было вступать.
Первый такт, как первый блин, — комом. Но дальше — лучше. Высокая покачивала в такт головой и одобрительно улыбалась.
«Получается, получается! Только в конце не сорваться бы, петуха не пустить!».
Но все было пропето благополучно, петух не пущен, и даже наоборот… В пустом зале голос казался сильным и звонким.
— Вера Владимировна! Попробуйте дать ей арпеджио с «ля». Обе слушали очень внимательно, как Надя пропела все, что ей было предложено. Лица у обеих стали строгими, почти сердитыми.
