– Я не об этом. Что именно господин Ергольский говорил вчера об убийствах?
Тут, по правде говоря, его собеседники озадаченно переглянулись, а поэт ощутил нечто странное. Он внезапно понял – хотя никаких доказательств тому представить не мог, – что молодой следователь явился к ним в дом вовсе не по его душу. Стало быть, не будет ни суда, ни пламенной речи защитника, словом, ничего. И Николай Сергеевич – человек, в общем-то, простой – чувствовал себя сейчас как пианино, на котором пытаются играть разом и вразброд несколько персон, только вместо этих людей были чувства, которые он испытывал: облегчение от того, что ему ничего не будет, смутный стыд из-за этого облегчения, сожаление о всероссийской (чем черт не шутит) славе, которая в очередной раз прошла мимо него, и не в последнюю очередь – живейшее любопытство.
В самом деле, если вся каша заварилась не из-за него, то из-за кого же?
– Вам должно быть известно, что Матвей Ильич – писатель, – воинственно бросила Клавдия Петровна. – Вчера он шутки ради расписал, как и за что любого из присутствующих можно убить. Про меня, например, выдумал совершенно фантастическую историю, будто на моей земле есть золото, и из-за него мне угрожает опасность. О Николае Сергеевиче сказал, что тот только притворяется поэтом, а на самом деле он наследник какого-то престола, и за ним охотятся убийцы. Меня, кстати, по его версии, должны были удушить. Госпожа Панова просила, чтобы ее не удушили, а придумали что-нибудь поинтереснее, так ее он застрелил в гостиной… то есть описал, как она лежит в гостиной мертвая…
– Очень любопытно, – бесстрастно уронил следователь. – И по какой же причине ее должны были лишить жизни?
Причину Клавдия Петровна запамятовала, но поэт вспомнил: театральные интриги! Будто бы у Пановой была соперница, которая поклялась сжить ее со свету…
– Скажите, – спросил Игнатов, – а Матвей Ильич упоминал, где именно должно было произойти убийство?
– В роскошно обставленной гостиной, – фыркнула Клавдия Петровна. – С персидским ковром на полу… Она лежит в кресле… А застрелить ее должны были из револьвера с перламутровой рукояткой.
– Вот оно, значит, как, – уронил следователь. – То есть вы подтверждаете, что тоже слышали эту историю?
И тут Клавдия Петровна не выдержала.
– Может быть, милостивый государь, – с неудовольствием промолвила она, – вы все же объясните нам, что случилось? Ведь не может же быть такого, чтобы вы, взрослый человек на государственной службе, пришли сюда только для того, чтобы выспрашивать у нас всякие глупости…
– Боюсь, сударыня, это вовсе не глупости, – вздохнул следователь, потирая висок. – Вчера, возможно, они еще могли казаться таковыми, но сегодня, после того, что случилось, – уже нет.
– Так что все-таки случилось? – спросил поэт, горя любопытством.
– Убийство. Сегодня днем кто-то пробрался в дом, где находилась госпожа Панова, и застрелил ее. Точь-в-точь так, как вчера вам описывал господин Ергольский. И вы должны согласиться, что это никак не может быть простым совпадением.
– Ой, – сказал поэт. И вслед за тем взял непочатое шоколадное пирожное и, поглядев на него с недоумением, съел его целиком.
– Вы шутите? – пролепетала Клавдия Петровна, глядя на гостя. – Вы… вы не шутите?
– Зачем же мне шутить? – степенно отозвался Игнатов. – Убийство – вещь серьезная, и ничего смешного тут нет.
– У меня в голове не укладывается, – потерянно молвила передовая дама. – Николай!
– А?
– Этого ведь не может быть? Я хочу сказать, гостиная… персидский ковер… Револьвер с перламутровой рукояткой!
– К сожалению, сударыня, – вмешался Игнатов, – все детали были соблюдены очень точно, вплоть до револьвера.
– Но откуда он взялся?
– Возможно, он находился в доме. Впрочем, мы занимаемся этим вопросом.
– А… – Клавдия Петровна собралась с духом. – А она не могла покончить с собой?
– Евгения Викторовна? – изумился следователь. – И зачем же ей было это делать?
– Не знаю, – мрачно промолвила Бирюкова. – Чтобы… ну… чтобы насолить кому-нибудь, к примеру.
Но она уже и сама поняла, что ее версия никуда не годится, и рассердилась на себя.
