– Пока ты не явился, я думала, что счастлива.
Он остановился на тротуаре и посмотрел на меня.
– Это не то же самое, что быть счастливой, Перли.
Мы не двигались, и толпе пришлось нас обтекать. Кто-то недовольно ворчал. Торговец арахисом расталкивал прохожих.
– Ты позвонила мне, – говорил Базз. – Ты знаешь, что делаешь. И это не ради кого-то из нас, может, даже не ради тебя самой. Ты не такая.
Торговец миновал нас, и в помятом металлическом боку его тележки отразились мы, стоящие на тротуаре. То, как мы смотрелись вместе, меня удивило.
– Ради Сыночка. И это я как раз могу понять.
– У тебя нет детей, – сказала я, отворачиваясь от отражения к реальному Баззу.
– Нет, – скривился он.
– Тогда я не думаю, что ты сможешь понять.
– Именно поэтому я пришел к тебе, – сказал он, щурясь от внезапно выглянувшего солнца. – Я почувствовал, что тебе можно доверять. Я за тобой наблюдал.
До того как возникнуть на нашем пороге с двумя подарками, притворившись, что заблудился, он несколько недель осторожно за мной следил. Сидя на скамейке или на автобусной остановке с поднятым воротником, он наблюдал, как малышка Перли Кук, второстепенный персонаж, занимается своими делами. Видимо, такова сила любви.
Он видел меня в прихожей у корзины с грязным бельем – высокой, на колесиках, как у детской коляски, сплошная сталь и санфоризованный хлопок, – бросающей прищепки в карман: домовитый полтергейст за стиркой, глажкой, мытьем посуды. Видел, как я сижу в коридоре за телефонным столиком цвета шартрез, и по тому, как я дергаю мебельные гвоздики, ковыряю дырку в виниловой обивке и рассматриваю потолок, словно на нем зажглись звезды, он, должно быть, понимал, что я говорю с Холландом. Он утверждал, что сделал из этого случайного набора кадров моей жизни вывод: я к нему прислушаюсь.
– И что ты увидел?
– Человека, придавленного тяжелым камнем. Того, кто мне поможет.
Моя жизнь это подтверждала: я девушка, нарушившая закон, чтобы уберечь мальчика от войны. Сообщница в преступлении, не то что другие женщины. Сбежавшая к океану, чтобы отмыть желтую краску – осуждение народа, родителей, государства. Преступница, которую можно вновь, в последний раз, позвать на дело после долгого перерыва, и вовсе не за большой куш. Богатством ее не заинтересовать. Ей надо предложить новую жизнь, а кроме того, как в юности, шанс кого-нибудь спасти. Она будет спасать сына.
– Помоги мне, – снова сказал Базз.
Уверена, мы с ним любили разных людей. Ибо возлюбленный всегда разбит на части: если роман свежий, этих частей не больше дюжины, если мы женаты – их тысяча, а наше сердце собирает из этих осколков целого человека. И все мы создаем, заполняя пробелы воображением, того, кем мы желаем видеть любимого человека. И конечно, чем хуже мы его знаем, тем сильнее любим. Именно поэтому мы всегда помним восторги первой ночи, когда он был еще незнакомцем, и поэтому восторг возвращается только после его смерти.
– Ты уже достаточно попросил.
– Я, наверное, кажусь тебе чудовищем.
– И ты просишь так, словно это пустяк.
– Я знаю, о чем прошу.
Другие женщины так не делали, они не гуляли по набережной под ручку с врагами. Они не мяли в руке красную птичку. Они не бросали вот так свои обязанности, браки, жизни.
– Ты пробовал угрожать?
– Пардон?
– Угрожать.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Ты о чем?
Я сердито глядела на него.
– Сам знаешь, о чем я.
Пару секунд я думала, что поймала его. Затем он понял, о чем я думаю, и выдавил слабую восхищенную улыбку.
– Шантаж не пройдет, – тихо сказал он. – Не со мной.
– Я кое-что почитала.
– Я все равно отказываюсь от старой жизни. Я знаю, ты злишься. Но полицией меня больше не напугать. И Холланда тоже, – сказал он, не моргнув. – Его держит что-то другое.
Я чувствовала, как кровь бросается то в голову, то к сердцу – было похоже на пульсирующие боли в конце беременности. «Не больно, – думала я каждый раз, когда в боку начинало пульсировать, – все, о чем я прошу, – чтобы снова не было больно». Все время, прошедшее с последнего визита Базза, я просила боль прекратиться, только это оказалась не боль – это страх волнами накатывал на меня.
