Книга С.А. Нилуса, превращенная "ревнителями" в антисемитское Евангелие, на самом деле является сугубо оккультным произведением, ничего общего с религией не имеющим82. Вместе с тем именно поэтому богословские православные круги России принять концепцию С.А. Нилуса, построенную на манихейской экзегетике, и не могли.
Исследователи не обратили внимания не только на природу ереси Нилуса, но и на вполне объяснимую зависимость его оккультных воззрений от еврейских принципов истолкования, принятых в каббале и свойственных вообще всем мистикам.
Один из столпов европейской мистической мысли Яков Бёме (1575-1624), оказавший огромное влияние на масонов и теософов последующих поколений, в особенности на немецких, голландских и английских, по мнению Г. Шолема, обнаруживает "удивительное сродство с каббалой": "Ф. Этингер… рассказывает в своей автобиографии о том, как в юности он спросил каббалиста Коппеля Гехта из гетто во Франкфурте-на-Майне (умершего в 1729 г.), с чего лучше всего начать изучение каббалы, на что Гехт ответил ему, что у христиан имеется книга гораздо яснее излагающая каббалу, чем Зохар. "Я спросил его, что он имеет в виду, и он ответил: "Книгу Якова Бёме" – и также поведал мне о соответствии, существующем между его метафорами и метафорами каббалы"83.
Предавая анафеме "волшебства Вавилона" – оккультизм, спиритизм, некромантию и т.д. (318, прим. 1), – Нилус во имя разоблачения жидомасонского заговора "сотворяет" теорию о "символическом Змие", используя образ… из каббалы.
Трактат – " "- ("Тайна змия и суд над ним") Гикатилы (таково название "метафоры" каббалиста в лейденском манускрипте Варнера, 32) содержит миф о происхождении зла: "Знай, что змей с момента своего сотворения представляет собой нечто важное и необходимое для гармонии мира, пока он был на своем месте. Он был великим слугой, сотворенным, дабы нести бремя господства и служения.
Его глава возвышалась над высотами земли и хвост доходил до глубин преисподней. Ибо во всех мирах имел он подобающее место и образовывал нечто необычайно важное для гармонии всех меркавот, каждой, где ей положено быть. И эта тайна небесного (а не земного. – С.Д.) змея, известного из " ", приводящего все сферы в движение и осуществляющего их вращение с востока на запад и с севера на юг. И без него ни одно творение во всем подлунном мире не имело бы жизни, не было бы никакого посева и никакого возрастания и никакого побуждения для размножения всех творений. Этот змей пребывал первоначально вне стен священной окружности и был извне связан с наружной стеной, ибо его туловище сзади связывалось со стеной, тогда как его лик был обращен наружу. Ему не пристало обращаться внутрь, но его местом и законом было дело возрастания и размножения вершить извне, и это есть тайна древа познания добра и зла. Посему предостерег Бог первого человека не касаться древа познания добра и зла, пока добро и зло в нем соединены, одно изнутри, другое снаружи. Он должен был повременить, прежде чем крайнюю плоть древа, которая суть первый плод, отделить от него. Адам же не ожидал, а прежде времени снял плод и привел таким образом "идола в святая святых", в результате чего сила нечистоты проникла извне вовнутрь… Знай, что все дела Божьи, если все они на надлежащем месте, на том им предуказанном и предопределенном месте их сотворения, хороши, если же они возмущаются и покидают свое законное место, то они зло, и посему сказано в книге Исайи (45; 7): "делаю мир и произвожу зло"84.
Афоризм Исайи оказался справедлив по отношению к мистику, слепившему жидо-масонский заговор и содеявшему зло. В каббале Змий олицетворяет "дуализм" познания добра и зла (ср. с древнеримским языческим богом двуликим Янусом: один лик был обращен в прошлое, другой – в будущее), Кольцо, образованное туловищем, не замыкало "священную окружность у стены", а определяло "внутрь" и "наружу".
Превращая каббалистический образ Змия (по всей вероятности, вычитанный у Блаватской85) в "Символического змия" – еврейский Синедрион – Нилус, фактически, сотворял новый миф, абсолютно не связанный ни с Библией, ни с православием. Его "метафора" по своей природе стала обыкновенной "поэтической метафорой" словесного воображения, а не медитации.
