Глава четвертая
ВРАГИ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО
ПРОВОКАТОР
Одной из особенностей антисемитской беллетристики (впрочем, как и публицистики) является диффузия одинаковых идей и сюжетов. Не претендуя на оригинальность, творцы повестей и романов о евреях, как и многочисленные "критики" еврейского образа жизни и иудаизма, без зазрения совести заимствовали друг у друга все, что только могли, абсолютно не считаясь с фактом, что они "открывали" давно открытое их предшественниками. Возможно, этим феноменом эпигонства объясняется то колоссальное количество статей и брошюр, книг и томов, которые буквально завалили издательства и полки магазинов. Однако, если "научные труды" конца XIX в.1 вряд ли сыграли главную роль в создании "Протоколов Сионских мудрецов", то беллетристика, несомненно, была в этом деле не только "повивальной бабкой", но и "кормящей мамкой". Вот почему в мифе о "всемирном заговоре" евреев беллетристическое начало занимает по праву доминирующее место, а среди беллетристов конца 90-х годов, подвизавшихся на ролях "ревнителей" и "пророков", пожалуй, главенствует мрачная фигура выкреста и ренегата С.К. Эфрона-Литвина.
Эфрон (Ефрон) родился в 1849 г. в Виленской губернии в весьма набожной еврейской семье и, возможно, приходился родственником одному из издателей энциклопедии "Брокгауз и Ефрон", а, следовательно, находился в родстве с виленским гаоном2. Имя Эфрона до крещения неизвестно. Его дед был раввином. В 12 лет Эфрон поступил в Виленское училище. Глубокое впечатление на юношу оказало польское восстание 1863 г., так что роман "В лесах и в подполье" (СПб., 1893) во многом строился на воспоминаниях автора. Учась в раввинатском училище (впоследствии, кстати, преобразованном в Еврейский учительский институт), Эфрон сотрудничал в "Виленском вестнике". Закончив в 20 лет училище, юноша собирался поступить в Петербургский университет, но, опоздав сдать экзамены, начал преподавать русский язык и арифметику в еврейской школе ("Талмуд-Тора") уездного города Слонима. С 1869 г. Эфрон стал печататься в русской прессе: в "Вестнике Западной России" (№ 9 и 11) появился первый рассказ юноши под названием "Из еврейского быта". В начале 70-х годов он перебрался из Вильны в Петербург и стал вольнослушателем Горного института.
Стремясь к писательству, Эфрон отнес в журнал "Русский мир" (редактор генерал М.Г. Черняев) свой "обличительный очерк", который чрезвычайно понравился Черняеву, хотя тот и обозвал плохо говорившего по-русски автора "наглым жидом". Это не помешало тому, что между прославленным генералом и начинающим писателем завязалась дружба, продолжавшаяся до смерти М.Г. Черняева. Редактор "Русского мира" предсказал Эфрону литературную известность, постоянно поддерживал писателя материально и даже внес деньги за учебу студента. Однако, проучившись три года в Горном институте и так и не закончив курса, Эфрон неожиданно покинул Петербург и поселился у родителей в Вильне. Затем столь же неожиданно он уехал в Москву, надеясь поступить в Императорское Московское техническое училище, но занятия литературой отвлекли его и на этот раз от учебы. Здесь он стал активно сотрудничать в редакции "Современных известий", редактором которых был известный антисемит Н.П. Гиляров-Платонов3.
Скорее всего в конце 70-х или в начале 80-х годов Эфрон крестился, но о неискренности этого шага судить трудно: митрополит Антоний утверждал, что в период их знакомства "крещеный иудей" был последовательным, достойным уважения христианином "из евреев", который сожалел о своих братьях ("израильтянах"), пребывающих в религиозном заблуждении4. Вместе с тем "либеральная болтовня" закончилась для Эфрона в конце царствования Александра II весьма печально: он был арестован по подозрению в "революционной пропаганде", но вскоре освобожден. Отделавшись легким испугом, Эфрон любил подчеркивать, что его либерализм не доходил до требований конституции, ибо он "не желал наступления царства адвокатов и говорунов и всяких других хищников-разночинцев с волчьими аппетитами и покладистою совестью"5. Как бы там ни было, но с этого времени друзьями Эфрона становятся люди только из правого лагеря: обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев, государственный контролер Т.И. Филиппов, славянофилы М.Н. Катков и.С.Ф. Шарапов. Как у многих ренегатов того времени, отступничество Эфрона было двойным – религиозным и политическим, а его путь, по мнению хорошо знавшего Эфрона театрального критика А.Р. Кугеля, был схож с путем другого политического ренегата – Л. Тихомирова6. Вероятно, этим объясняется раздвоенность Эфрона в начале 80-х годов: сокрушаясь о своих "заблудших братьях", он тем не менее опубликовал резкую критическую статью 3. Минора по поводу антисемитской книги И. Лютостанского (см. "Виленский вестник" за 1879 г.), защищал евреев от обвинений в ритуальных преступлениях, публикуя "Алилас дам", "Рассказ деда" (Московская неделя, 1881. № 1-5). Впрочем, и его критика разных сторон еврейской жизни не доходила до крайностей Г. Богрова – например, рассказы "Жертва халицы" и "Развод", опубликованные в "Современных известиях" (1879, № 3, 69, 70-71). Эфрон не отказывался и от встреч с революционерами-эмигрантами, о которых впоследствии писал очерки (см. "Рассказы из быта женевских бунтарей" – Русский вестник. 1889. № 7-8). Он мог одновременно публиковать полный пиетета перед соотечественниками рассказ "Мой дядя реб Шепсел-Эйзер" в еврейском журнале "Восход" под собственной фамилией С. Эфрон и полный злобы и ненависти к ним рассказ "Искупление" в "Историческом вестнике" А. Суворина под псевдонимом С. Литвин.
