В известном предисловии к III части "Дзядов" Мицкевич писал: "Около 1822 г. начала определяться, укрепляться и принимать четкое направление политика Александра I, политика удушения всякой свободы. В это-то время и начались повсюду в Польше притеснения народа польского, которые становились все более жестокими и кровавыми. Выступил на сцену навсегда памятный Польше сенатор Новосильцев. Инстинктивную звериную ненависть царского правительства к полякам он первый воспринял как спасительную и правильную политику и руководился ею в своих действиях, задавшись целью уничтожить поляков как нацию… Присланный в Литву цесаревичем Константином с неограниченными полномочиями, Новосильцев был одновременно и обвинителем, и судьей и палачом" 5б.
Вслед за своим университетским другом, революционером Мицкевичем, почтенный "поборник тьмы и безгласия" Пржецлавский подтверждал, что деятельность Н.Н. Новосильцева носила подстрекательский характер (в противовес, например, советам князя Друцкого-Любецкого) и спровоцировала польское восстание 1830 г. Более того, по законам "романтического портретизма", императорский комиссар предстал в "Калейдоскопе" Ципринуса этаким "монстром" – душой и телом (пьяница, Селадон, урод, карла и пр.)57.
П.В. Кукольник (1795-1884), брат известного драматурга Н.В. Кукольника, профессор Виленского университета, опроверг рассказ Пржецлавского о тех обстоятельствах, которые имели непосредственное отношение к его семье. На примере истории собственной семьи, бывшей униатской до 1821 г., а затем принявшей православие, в статье "Анти-Ципринус, воспоминания о Н.Н. Новосильцеве" П.В. Кукольник доказывал, что "материальная нечистоплотность" Новосильцева – это клевета на сказочно богатого сенатора, приходившегося двоюродным братом П. А. Строганову и не нуждавшегося ни в каких финансовых махинациях58.
Напомним, что в 1815 г., после амнистии польским полкам, сражавшимся на стороне Наполеона, Александр I дал "либеральную" (по тем временам) конституцию присоединенному… к России Царству Польскому", а в 1818 г. поручил Новосильцеву составить проект "конституции для России"59. Этот проект, известный под названием "Государственная уставная грамота Российской Империи", был "во многом очень близок к польской конституции" 1815 г., из которой Новосильцев заимствовал "большинство статей и даже многие термины". Более того, в "Уставной грамоте" содержались "ручательства" свободы вероисповедания, свободы тиснения (т.е. печати), неприкосновенности личности и собственности, а в статье 81-й устанавливался, точнее, подтверждался "коренной русский закон: без суда никто да не накажется" 60.
Замечательно, что С.Г. Пушкарев в примечании к "Уставнрй грамоте" Новосильцева сообщает: "Во время польского восстания в 1830-31 гг. польское революционное правительство нашло в Варшаве текст Новосильцевской грамоты и напечатало этот конституционный проект. Когда генерал Паскевич в 1831 г. взял Варшаву, он нашел там текст российской конституции и сообщил о своей находке имп. Николаю.
Николай был очень встревожен опубликованием таких "революционных" экспериментов своего брата и приказал собрать, по возможности, все печатные экземпляры "Установной грамоты" и прислать их в Россию, где они и были, по его распоряжению, преданы сожжению61. Конечно если считать проект "Уставной грамоты" подстрекательством, а введение цензуры и аресты в 1820 г. оппозиционеров, выступавших за независимую Польшу, – провоцирующими действиями, то Новосильцев заслуживает осуждения. Однако это осуждение со стороны Пржецлавского (сторонника русско-польского братства) как раз и является саморазоблачением мемуариста.
Не менее нелепо выглядят обвинения Новосильцева в "мздоимстве". В 1827 г. евреи собрали 20 тыс. червонцев для передачи их Новосильцеву. Императорский комиссар должен был за это предотвратить принятие закона о рекрутировании евреев. Мемуарист в подтверждение своих измышлений ссылался на рассказ раввина Гродненской губернии Мордуха Лейсбовича (так в печатном тексте. – С.Д.), у которого Пржецлавский, якобы, брал уроки Каббалы, Мордух был в Петербурге, но его миссия кончилась неудачно – закон о рекрутской повинности евреев был принят (никаких упоминаний о раввине Мордухе Лейсбовиче в еврейской исторической литературе обнаружить не удалось62). Об этом эпизоде можно было бы и не распространяться, если бы в нем не проступали вполне определенные черты той диффамации образа порядочного человека, которые обнаруживаются во многих подобных "изысканиях" антисемитов63.
