— «Послание господина де Лафайета к национальной гвардии Мертского и Мозельского департаментов:
Париж, августа 17 дня, 1790 года.
Господа!
Национальное собрание, узнав о преступном поведении гарнизона в Нанси и предвидя пагубные последствия таких выступлений, приняло для их пресечения меры, означенные в декрете, который я имею честь вам препроводить, дабы вы могли заранее предвидеть приказания, которые, быть может, получите.
Позвольте, господа, тому из ваших собратьев по оружию, которого вы уполномочили выразить вашу преданность конституции и общественному порядку, ознакомить вас с обстоятельствами, полагаясь на то, что вы проявите рвение и стойкость во имя укрепления свободы, которая зиждется на уважении законов, и во имя установления всеобщего спокойствия.
Лафайет».
Мы слушали, и ужас охватывал нас. Несколькими днями раньше мы бы все двинулись в поход, но после письма Шовеля, обрисовавшего нам Лафайета как человека слабого духом, тщеславного, его призыв идти против солдат-патриотов наполнил нас негодованием. Все мы, жители Лачуг, закричали:
— Вот подлость! Правильно солдаты требуют отчета! Солдаты наши братья, наши друзья, наши дети — мы с ними заодно будем против офицеров-дворян, которые готовы с них шкуру содрать!
Возмущение охватило всех; порядочные люди не одобряли такой способ уплаты долгов. Летюмье, подняв шляпу над головой, кричал:
— Да выслушайте же остальное… Тихо! Слушайте декрет Национального собрания!
Гнев наш рос, но мы все же замолчали и стали слушать чтение декрета, «повелевающего сосредоточить силы, стянув гарнизоны и национальную гвардию Мертского департамента и соседних департаментов, чтобы действовать согласно приказам генерала, которого Его Величество соблаговолит назначить, дабы усмирить зачинщиков бунта». А потом он прочел последнее объявление Мертских властей в Нанси:
— «Ввиду требования прислать военную силу, датированного вчерашним днем и направленного властям Мертского департамента генералом Буне, командующим по воле Его Величества войсками упомянутой провинции Трех епископств и уполномоченным Его Величеством привести в исполнение декрет Национального собрания от шестнадцатого числа сего месяца, офицеры муниципальной гвардии всех поселений Мертского департамента, где находятся вооруженные отряды национальной гвардии, обязаны потребовать от начальников помянутых отрядов национальной гвардии, чтобы они собрали возможно большее число волонтеров, составили их список и немедленно представили его офицерам муниципальной гвардии.
В соответствии с этим списком офицеры муниципальной гвардии вручат начальникам помянутых волонтеров сумму, нужную для обеспечения съестными припасами на неделю, считая в день по двадцать четыре су на человека по государственному курсу. Каждый волонтер должен иметь, по крайней мере, двадцать патронов; те, кто не в состоянии будет добыть патроны на месте, получат их в Нанси. На каждый дистрикт полагается только одно знамя. Солдаты национальной гвардии будут расквартированы во время похода на тех же условиях, какие полагаются и для солдат регулярных войск, в силу чего ни один гражданин не вправе отказать им в помещении. Переход сделать возможно быстрее» и так далее, итак далее.
Толпа граждан слушала молча.
Не успел Летюмье дочитать объявление, как появился глава дистрикта Матеис из Саарбурга, прыщеватый толстяк с трехцветным шарфом, повязанным вокруг пояса. Взобравшись на прилавок в бывшем соляном амбаре — офицеры держали оттуда речи, обращаясь к народу, призывая патриотов к восстанию, — он слово в слово повторял послание Лафайета, которого называл «другом Вашингтона и спасителем свободы». Многие уже стали кричать: «Да здравствует король! Да здравствует Лафайет!» Толстяк Матеис уже заранее посмеивался, как вдруг Элоф Коллен, стоя посреди рынка, начал ему возражать. Он говорил, что национальная гвардия не для того создана, чтобы вести бои с нашими же солдатами, а создана она поддержать их в сражении против наших врагов, и если б не нападали на Местрдеканский и Шатовьесский полки, а уплатили солдатам то, что они справедливо требуют, то усмирили бы мятеж и все пришло бы в порядок; что дворяне хотят восстановить народ против армии и снова стать нашими господами и что он, Коллен, призывает всех здравомыслящих людей в это не вмешиваться. Пусть господа офицеры сами разбираются в своих грязных делишках — это народа не касается.
