— Кто вы такой?
— Моя фамилия Хольден, — очень вежливо ответил я. Неприятности мне были не нужны, особенно с полицией.
— Вы здешний? — Он был утомлен, его левое веко слегка подергивалось, кожаная куртка была мокрая.
— Нет, — ответил я.
— А как вы сюда попали?
— Через дверь.
— Не хамите.
— Я и не думал, — ответил я поспешно. Все что угодно, только не неприятности с полицией. — Я действительно вошел через дверь. Мне приказали прибыть сюда, чтобы представиться.
— Представиться? В каком смысле?
— В качестве водителя. — Я попытался улыбнуться, но попытка не удалась. «Вот уж не повезло, — подумал я удрученно. Когда я получил письмо от секретаря этого Юлиуса Бруммера с предложением прийти и представиться ему, то подумал, что жизнь вновь дает мне шанс. Еще пять минут назад, когда я бежал под дождем, у меня было все в порядке. Сейчас же я ощущал холодное и липкое чувство страха, который преследовал меня всю жизнь…
— Документы у вас есть? — спросил полицейский. Он посмотрел на мои закатанные штанины, увидел старые носки и стоптанные ботинки, с которых на ковер скатывались капли дождя. Я протянул ему паспорт. — Вы гражданин Германии?
— В противном случае у меня бы не было немецкого паспорта.
— Оставьте этот тон, господин Хольден.
— Я ничего не сделал. Почему вы разговариваете со мной как с преступником?
— Вы живете в Дюссельдорфе? — вместо ответа спросил он.
— Групеллоштрассе, сто восемьдесят.
— Здесь указано место жительства Мюнхен.
— Раньше я жил в Мюнхене.
— Когда раньше?
У меня начали дрожать руки. Дольше я бы этого не выдержал.
— Год назад. Я переехал.
Ну и голос у меня. Наверное, он что-то заметил.
— Женаты? — Он не заметил ничего.
— Нет.
— Вы знаете господина Бруммера?
— Нет.
— А госпожу Бруммер?
— Тоже нет. А что, собственно, произошло?
— Госпожа Бруммер, — сказал он и указал большим пальцем левой руки на дорогой ковер на полу.
— Мертва?
— Пока нет.
— Самоубийство?
— Похоже на то. — Он вернул мне паспорт и устало улыбнулся: — Вон там, господин Хольден, вторая дверь, возьмите чашку кофе у кухарки. Подождите немного, пока не вернется господин Бруммер.
Ее звали Мила Блехова, и она была из Праги.
У нее был широкий утиный нос и великолепные зубные протезы, а также самое доброе лицо из всех, встречавшихся в моей жизни. Кто бы ее ни увидел, сразу понимал, что эта женщина никогда в жизни никому не солгала и была не способна совершить подлость. Маленького роста, сутулая, с тугим пучком седых волос, она стояла у открытого окна просторной кухни, рассказывала и одновременно готовила еду — рулетики из говядины.
— Какое несчастье, какое огромное несчастье, господин… — Она натирала сочные, темно-красного цвета куски мяса солью и перцем. Несколько слезинок скатилось по ее морщинистым щекам, и она смахнула их тыльной стороной правой ладони. — Извините, что я никак не могу взять себя в руки, но она для меня ребенок, для меня Нина — как родное дитя.
Я сидел рядом с ней, пил кофе и курил. Несмотря на то, что окно было широко раскрыто, на кухне все еще сильно пахло газом. В темном саду за окном шумел дождь.
— Вы давно знаете госпожу Бруммер? — спросил я.
— Больше тридцати лет, уважаемый. — В этот момент она мазала куски мяса горчицей, ее натруженные, чисто вымытые руки ловко двигались. На левом плече ее фартука виднелись две золотые буквы: «J» и «В». — Я была у Нины няней. Я научила ее ходить, есть ножом и вилкой, расчесывать волосы и читать «Отче наш». Я никогда не отлучалась от нее, даже на один день. Господа брали меня во все свои поездки, я всегда была вместе с моей Нинель. Когда она заболела корью, у нее начался страшный кашель… А потом у нее умерли родители, буквально один за другим, и все это мы переживали вместе, моя бедная маленькая Нинель и я…
В этот момент она отрезала тонкие ломтики от большого куска сала и аккуратно укладывала их на куски мяса, намазанные горчицей. Где-то в доме все также нечетко слышались голоса репортеров и агентов уголовной полиции. — Она настолько красива, уважаемый, просто настоящий ангел. А как она добра! Если она умрет, то и мне будет незачем жить. — Она начала резать лук тонкими кольцами. — Она часть меня, прежде всего из-за того, что нам вдвоем довелось пережить. Нищету в Вене, войну и бомбежки, а потом огромное счастье.
