— Я ничего не сказал, господин Бруммер.
— У меня есть друзья, например, в службе идентификации. Фамилия начальника этой службы Рем. Он добрый малый. Выполняет все мои просьбы. Дает справки по всем вопросам. Хорошо иметь таких друзей, как вы считаете?
— Конечно, господин Бруммер.
— Надо бы ему позвонить. Как ваше имя, Хольден?
— Роберт.
Он подошел к телефонному аппарату, стоявшему на одном из старинных комодов.
— Роберт Хольден, прекрасно, а дата рождения?
— Седьмого апреля шестнадцатого года.
— Место рождения?
Я молчал. Он начал набирать номер телефона:
— Паспорт при вас?
— Да.
— Дайте сюда.
Я не пошевелился. По какой бы дороге я ни шел, она всегда приводила в тупик.
— Давайте же, Хольден, выкладывайте паспорт!
В тишине я слышал, что набранный номер свободен: в трубке монотонно раздавались гудки. Я сказал:
— Положите трубку, господин Бруммер. Я сидел в тюрьме.
— Вот видите. Сколько?
Я начал врать. Мое прошлое должно исчезнуть, свою вину я уже искупил. Я уехал из Мюнхена, чтобы наконец-то покончить со своим прошлым. Мюнхен был далеко, поэтому я соврал:
— Два года.
— Когда освободились? — Он положил трубку на аппарат.
— Четыре месяца назад.
— За что сидели?
Я врал и с отчаянием видел, что он мне не верит:
— Ложное банкротство. Я торговал тканями.
— Правда?
— Правда, — соврал я.
В тот день я много наврал Юлиусу Марии Бруммеру.
Я отсидел в тюрьме не два года, а девять лет, и не за ложное банкротство, а за убийство. Я убил свою жену Маргит, которую любил больше всего на свете.
У меня никогда не было магазина «Ткани» в Мюнхене. Я торговал антиквариатом, был экспертом произведений искусства. У меня был хороший магазин на улице Театинерштрассе.
Когда началась война, у нас была счастливая семья. Где бы я ни был — Польша, Франция, Африка, Россия, — везде мне снилась моя жена, только она одна. Я жил только ради нее, я ненавидел войну, военную форму и обязанность убивать.
После войны, в конце 1946-го, я вернулся домой. Это была долгая война, и я потерял на ней больше, чем другие.
Когда я вошел, она лежала голая в постели с каким-то парнем. И вот тогда я сделал это. Я ударил ее. Из раны на лбу, которую нанес мне тот парень, перед тем как убежать, кровь заливала мне глаза, и я видел все через липкую, плотную красную пелену. Я бил ее и слышал, как она кричала до тех пор, пока соседи меня от нее не оттащили. Она умерла в ту же ночь, моя Маргит, любовь моя. И убил ее я.
Суд принял во внимание смягчающие обстоятельства, мне дали двенадцать лет. После девяти лет отсидки меня помиловали.
Я уехал из Мюнхена, чтобы забыть Маргит, мое прошлое, абсолютно все. Я все потерял — жену, антикварный магазин, дом. И сейчас я хотел начать все заново. Именно поэтому я и врал Юлиусу Марии Бруммеру.
Он молча смотрел на меня.
Я встал в полной уверенности, что сейчас он прогонит меня. Кто же возьмет на работу водителем бывшего зэка? Я должен был предвидеть, что мне не повезет и на этот раз. Мне уже никогда не повезет. С таким прошлым — стопроцентно.
— Почему вы встали, Хольден?
— Чтобы попрощаться, господин Бруммер.
— Сядьте. Четыреста плюс питание и проживание. Согласны?
Я покачал головой.
Он неправильно расценил этот жест моей растерянности:
— Мало?
Я кивнул. У меня кружилась голова.
— Ну, тогда пятьсот. Но сразу вам скажу — работы будет много, я постоянно в разъездах: Гамбург, Мюнхен, Берлин, Париж и Рим. Я боюсь летать.
— Вы меня берете, несмотря на мое прошлое?
— Именно поэтому. Такие люди, как вы, привязчивы. Есть еще вопросы, Хольден?
— Да. Вы не могли бы заплатить мне за месяц вперед в качестве аванса? У меня долги.
Он вытащил из заднего кармана брюк пачку банкнот, послюнявил большой палец и, отсчитав десять купюр по пятьдесят марок, положил их на стол. Мой затылок покрылся испариной, во рту пересохло. Фиолетовые купюры лежали полукругом на столе, как радуга после грозы. Я чувствовал, что Бруммер с любопытством наблюдает за мной. Я поднял глаза.
— Вы пьете, Хольден?
— Нет.
— Это главное условие. А как насчет баб?
— Бывает.
— Можете приступить к работе немедленно?
— Конечно.
Зазвонил телефон. Бруммер вразвалку направился к аппарату и снял трубку:
