— Да пришей, — пристал Кодька. — Чего ломаешься?.. Куклам-то ведь юбки шьешь.
— Да, то куклам, — протянула девочка. — А тут надо как портной, чтоб незаметно было.
— Ну и пришей незаметно! — строго потребовал мальчишка. — А не то вот этого получишь, — показал он ей кулак.
— Мама! — пронзительно закричала Нюрка. — Кодька хочет драться!
Из горницы вышла низенькая, располневшая женщина средних лет — Фекла Федоровна.
— Ну, чего вы тут не поладили? — спросила она. — Ой, сколько вас тут! Ноги-то хоть от снега обмели б, а то, вишь, наследили.
— Мама, — загнусавила Нюрка. — Кодька заставляет пришить карман Сашке, а я не умею…
— Ай-яй-яй! — всплеснула руками Фекла Федоровна, увидев мой оторванный карман. — Да как же это так?.. Кто тебе?
— Кодька, — всхлипнул я.
— Ах ты, оголец несчастный, — шлепнула она сына ладонью по затылку. — Очумелый! Как же это ты так?.. Пальто-то ведь новое. Теперь Людмила осатанеет. Сиротинка ты мой, скидывай пальто-то свое, уж я как-нибудь пришью, постараюсь получше.
Я скинул свое пальтишко. Вооружившись иголкой и ниткой, Фекла Федоровна так искусно пришила мне карман, что до самого износа никто не заметил, что у моего пальто карман был оторван.
Я хотя и был еще мал, но иногда задумывался над тем, почему все в жизни так несправедливо устроено.
Несправедливостей этих очень много. Ну, хотя бы взять пример такой; почему наши казаки живут неодинаково?
Вот дед Карпо со своей семьей живет в покосившейся от ветхости избенке, покрытой побуревшей соломой. Живет он, я знаю, в постоянной нужде. Семья у него большая, а на дворе — одна кляча да коровенка. Вот и все его богатство.
А рядом с ним живет богач Минай Ерофеевич Щербаков. Дом у него как игрушка, большой, просторный, стоит на виду и играет всеми красками. Ну прям что твое пасхальное яичко…
Живет Щербаков богато, весело… Захочет старик, запряжет пару дончаков в тарантас и уезжает на какую-нибудь ярмарку, пьет там, гуляет.
А что ж ему не гулять? Хозяйство у него доброе, крепкое. Быков, говорят, у него пар пять, шесть лошадей, пять коров, много молодняка, овец, коз… А птицы — кур, уток, гусей — столько на дворе, что им и счет потеряли. Два батрака едва управлялись с таким хозяйством.
Я знал, что дед Карпо часто обращался к Щербакову с просьбой выручить его деньгами. Однажды я даже был свидетелем того, как дед Карпо, встретив на улице жирного бородатого Миная Ерофеевича, сняв шапку, униженно клянчил у него:
— Уж будь благодетелем, Минай Ерофеевич, дай десятку… Нужда большая… Надобно девке справу сделать… невеста… Замуж надобно выходить…
— Да за тобой же, Карпо Парамонович, пять целковых еще, — напомнил Щербаков.
— Знаю, благодетель, знаю… Отработает мой Николай, отработает… Хочь зараз же возьми его.
— Да я знаю, что отработаете… Ладно уже, дам те десять целковых… приходи. А Николай-то твой мне понадобится к уборке хлебов… Косить рожь будет.
— Ну, что ж, — покорно кивал головой дед Карпо. — Пойдет косить… Может, и я еще подмогу, а?
— Ну, какой же из тебя косарь, — усмехался Щербаков. — Песок сыпется… Вон бабке своей огурцы на огороде подбивай…
Мне страшно жалко было деда Карпо.
Я не мог дать объяснения такой несправедливости. Почему бог не сделает так, чтобы все одинаково жили? Ведь ему же с высоты небесной все видно…
Однажды весной к нам пришел Щербаков.
— Здорово дневали, — приветствовал он отца.
— Здравствуй, Минай Ерофеевич, — ответил отец. — Проходи, садись.
Щербаков, поглаживая широкую, как лопата, черную бороду, степенно прошел в передний угол, присел на лавку под образа. Отец сел рядом, и они стали говорить о чем-то. Меня это мало интересовало. Я занимался своим делом: разрисовывал красным карандашом картинку.
Вдруг я услышал, что они называют мое имя.
— Сколько ему годов-то? — спросил Щербаков.
— Да ему только девять, — ответил отец. — Десятый пошел.
— Ну и что? — сказал Щербаков. — В погонцы вполне годится… Быков погонять — премудрости большой не надо… У меня вон мальчишки по семи-восьми лет погонцами были…
— Нет, Минай Ерофеевич, мал еще Сашка, — покачал головой отец. — Какой из него работник?.. Замордуется на пахоте… Не могу отдать.
