— Как же ты будешь папу искать? — спросил я тихо.
— Пойду на станцию, — шептала Маша. — У меня есть три рубля, куплю билет до Урюпинской, поеду к Юриным Они знают, где отец… Завтра я тихонько убегу, а ты, Саша, никому не говори, куда я уйду… Если Людмила будет допытываться, куда я делась, скажи, что не знаешь. Пусть думает, что я утопилась.
— Спите, чертенята! — сердито закричала из горницы Людмила. — Чего шепчетесь?.. Замолкните сейчас же?
Мы притихли.
* * *
На следующий день Людмила, по обыкновению, встала поздно. Молча позавтракав, она отправилась куда-то. Маша только этого и ждала. Она торопливо собрала в узелок свое платье, чулки, еще что-то по мелочи, сунула в него краюху хлеба, надела пальто.
— Ну, прощай, Саша, — поцеловала она меня. — Ничего не говори обо мне Людмиле. — Видя, что я скривился, готовый заплакать, она прижала мою голову к своей груди. — Успокойся, глупенький!.. Ведь я же как найду папу, так мы сейчас же и приедем… Жди нас. — Я печально взглянул на сестру и вздохнул.
Когда Маша вышла из дома, я подбежал к окну. Из окна я видел, как шагала по грязи моя сестра, неся в руке, маленький беленький узелок.
Сердце мое сжалось от тоски. Я как будто предчувствовал, что нескоро увижу свою сестру.
Остался я теперь совсем одиноким, осиротевшим. Единственный родной человек, согревавший мое существование своей заботой и лаской, оставил меня.
— Где Машка? — войдя в комнату, грозно спросила Людмила. — Почему она, дрянь этакая, не подмела?
Я молчал. Людмила подумала, что я сплю и, сердито поворчав, замолкла, занялась какими-то делами.
Весь день она о Маше не вспоминала, но вечером забеспокоилась.
— Где твоя сестра? — прикрикнула она на меня.
— Не знаю.
— Врешь, гаденыш! Вот я тебя нахлещу веником, так сразу скажешь.
Для убедительности, что это она не только обещает, Людмила схватила из угла веник, подошла ко мне.
— Говори, дьяволенок!
Я молчал. Я был полон решимости не выдавать сестру.
— Говори!.. Вы с Машкой всю ночь шептались. Говори, где она, не то сейчас убью.
— Не знаю, тетя. Ей-богу, не знаю!
— Не знаешь?.. Так на ж тебе, негодяй! — хлестнула она меня грязным веником по голове.
— Тетечка, родненькая, не бейте меня… Я не знаю, где Маша.
Но Людмила, разъяренная, гневная, начала хлестать меня веником.
— Говори, дьявол!.. Убью!
Упав на пол, я закрыл лицо руками и плакал в голос, но не выдавал сестры.
Людмила избила меня жестоко и бросила на кровать. Я задыхался от обиды и боли.
…Проходили дни за днями, длинные, однообразные, скучные. На дворе беспрестанно лил нудный дождь. Я с утра до поздней ночи сидел у окна, всматривался в затуманенную даль улицы и ждал, что там вот-вот появится отец с Машей. Но они не появлялись.
Мне шел восьмой год. Все мои приятели-мальчишки учились в школе: кто в первом, кто во втором, а некоторые так даже в третьем классе. Я же не учился.
Когда отец уезжал из станицы, то не сказал Людмиле, чтобы она отвела меня в школу, а сама она и не подумала этого сделать.
Днями сижу я у окна, поглядываю на конец улицы, откуда, по моему мнению, должны показаться отец и Маша, листаю старый Машин букварь и, водя пальцем по странице, шепчу:
— Ма-ма… па-па… ра-ма… ла-па…
Буквы я знаю все, а поэтому начинаю уже складывать слова.
На мгновение, увлекшись чтением, я забываю обо всем. А потом вдруг снова вспоминаю о Маше, об отце и опять пристально вглядываюсь в мглистую даль. Но там серо и пустынно.
Иногда у меня появляется страшная мысль: а что если ни Маша, ни отец не вернутся домой?.. Никогда не вернутся. И мне всю жизнь придется жить с Людмилой. Что тогда делать?.. Я холодею от ужаса и стараюсь во что бы то ни стало гнать от себя такие мысли.
Я видел, что Людмила не на шутку встревожена исчезновением Маши.
Однажды я подслушал, как она говорила дьячихе, ее приятельнице, сухопарой женщине с длинным горбатым носом:
— Поверите, милая Анфиса Харитоновна, я так сокрушаюсь по Машеньке. Понятия не имею, куда она могла исчезнуть… Сердце изболелось. Я сиротам душу отдаю. Бог видит, как я за ними ухаживаю, обмываю их, обшиваю… И как им не угождаю. Все для них. Птичьего молока только разве не могу им достать. И вот поди же, какая черная неблагодарность. Сбежала. Да уж если жива, то бог с ней, вернется домой. А вот если что-нибудь случилось, то…
