– Мне бы очень хотелось, чтобы вы никуда не уезжали, мэм. Чтобы все сложилось по-другому.
– Я знаю. Знаю.
* * *
По пути через подъездную аллею капитан думал о том, как должны сложиться обстоятельства, чтобы ему еще раз выпало удовольствие ходить по этому длинному тенистому коридору из сплетшихся ветвей, которые почти не пропускали солнечного света. По обе стороны разрослась, как могла, некошеная трава, с желтыми пятнами одуванчика, с полуувядшими буйными порослями наперстянки в тени деревьев. Он постоял немного у сторожки, где и после их отъезда будет продолжаться жизнь. Теперь, когда черта была подведена, ему уже не казалось, что он еще когда-нибудь сможет привезти свою семью обратно в Лахардан. Это предчувствие явилось нынче вечером из ниоткуда, незваным эхом всего того, в чем он в эти последние несколько дней никак не желал себе признаться.
За воротами аллея выходила на светлый глинистый проселок, и он свернул налево; жимолость уже набила ягоды и совсем не пахла, в живой изгороди цвели сентябрьские фуксии. Им не долго придется рассчитывать только на капитал Хелоиз. Он смутно видел себя сидящим в конторе какого-нибудь торгового пароходства, хотя, честно говоря, не слишком представлял себе, чего должна требовать от человека работа в такого рода местах. Впрочем, это не слишком важно, он возьмется за любую достойную работу. Время от времени они будут наезжать сюда, просто для того, чтобы взглянуть, как здесь идут дела, чтобы не прерывалась связь. «Это не навсегда», – сказала вчера вечером Хелоиз и принялась говорить о том, как они будут заново открывать окна, снимать чехлы с мебели, растапливать камины, выпалывать сорняки на клумбах. И он тоже сказал, нет, конечно, не навсегда.
В Килоране он поговорилс глухонемым рыбаком, так, как научился еще в детстве: делать побольше жестов и отчетливо проговаривать слова. Они попрощались. «Не так чтобы очень надолго». – Он оставил за спиной выговоренное одними губами обещание и почувствовал, что даже и оно прозвучало фальшиво. Он постоял немного над обрывом, где росли пучки полевых гвоздик. Поверхность моря была подернута легкой рябью бликов от последнего, отраженного небом закатного зарева. Набегала тихая волна, почти без пены. И больше – ни единого движения до самого горизонта.
Правильно ли он сделал, что не сказал ни Хелоиз, ни дочери о своем предчувствии: что вернуться никак не получится? Не следовало ли ему еще раз съездить к той семье в Инниселу и еще раз попытаться договориться с ними? Может, нужно было предложить им сумму большую, чем он назвал, любые деньги, которые могли бы возместить причиненный им ущерб, и при этом признать, что вся вина за ночное происшествие лежит на нем, а не на этих троих нарушителях границ чужой собственности? Спускаясь вниз на галечник, скрипя камушками под ногой по дороге к песчаному пляжу, он никак не мог найти ответа на эти вопросы. Не мог он их найти и позже, когда шел по пляжу, останавливаясь время от времени, чтобы бросить взгляд на пустынное море. Он мог бы сказать себе, что в этот последний вечер он слишком легко и беззаботно предал собственное прошлое, а затем, по накатанной, предал также и дочь и жену. Из них троих он ближе всех был к этим местам и людям, и его любовь к этой, считай, уже брошенной земле, и к дому, и к саду с огородом, и к морю, и к морскому берегу должна была подсказать ему правильный путь, направить его, помимо воли, не принимая в расчет никаких разумных доводов. Однако, роясь в глубинах собственной души, он не находил чувства, которое смогло бы повести его за собой, а только нерешительность, только смятение.
Он развернулся и пошел к обрыву, и под ногами снова захрустела галька. Его дом, которого поначалу не было видно, вскоре показался из-за деревьев, и в окне на верхнем этаже горел свет. Он запнулся ногой обо что-то, лежащее на камнях, и нагнулся, чтобы подобрать с земли находку.
* * *
– Люси! – позвала Хелоиз, а Хенри сказал, что она могла побежать вслед за отцом. Он ее не видел и не передавал ей того, что велел сказать капитан, но она в последние дни вообще сама не своя, так что, может быть, как раз пряталась где-нибудь во дворе и сама все слышала. Она вообще уже три дня ни с ним самим, ни с Бриджит даже слова не сказала. Так что, если прикинуть, как оно все складывается, нет ничего удивительного в том, что она не вернулась домой к чаю.
