Глава первая. Как всё начиналось
Волга – река труженица, «главная дорога» России, как издавна называл её русский народ. К началу XIX Волга становится главной русской дорогой с многочисленным и самобытным флотом. Б. ШАЛАГИН, в книге «Дорога пяти морей» констатирует факты: «До трёх тысяч судов – самосплавом, под парусами, бурлацкой и конной тягой – двигалось тогда по великой реке… Волжские струги, расшивы, беляны, косушки были и красивы и совершенны для своего времени. Несомненно, выдающимся образцом судостроения была волжская расшива. «Шилась» она прочно и чисто из еловой и сосновой древесины, была ходка и служила до 8-10 навигаций. Современники отмечали, что ход расшивы под парусами представлял собой великолепное зрелище. От отцов к сыновьям и от дедов к внукам передавалось мастерство нижегородских, балахнинских, городецких судостроителей». Волжские расшивы строились и на месте будущего города Заволжья в деревне Пестово и ещё в одной деревне Юг, которая ныне находится на дне водохранилища.
Далее, Б. Шалагин пишет: «В условиях капиталистического хозяйства речники Волги не могли в полной мере использовать возможности великого водного пути. Ожесточённая конкуренция сотен хозяев и хозяйчиков мешала осуществлению какого-либо плана развития перевозок и дноуглубительных работ. Между тем Волга мелела в иные годы до того, что глубины падали до 70 сантиметров. Не случайно перекаты под Нижним Новгородом именовались Телячьими: временами телята переходили их в брод. Такие времена приходили нередко, и сотни судов останавливались, не в силах преодолеть мелководье. «Краем без будущего» называла Волгу… пресса. Хищничество параходчиков, подрядчиков, темнота тружеников Волги делали бесперспективным судоходное хозяйство».
Как видно из этих воспоминаний, на Волге всё было «плохо, мелко и бесперспективно», пока на неё не обратил свой взор большой политический экономист Владимир Ильич Ленин.
Место хищных параходчиков и подрядчиков заняло гуманное государство. От прежней Волги и её обитателей осталась одна ностальгия. Вспоминает Борис Споров: «Помню и я эти до восхищения самобытные деревеньки – Шеляухово, Малахово, Палкино, Салагузово, Пестово, Выползово, Бебрюхово, Юг – и каждая со своим характером, обликом. Коротко, точно на виселице, сопротивлялись деревеньки нашествию, может быть, и всего – то зиму 1948-го. Но уже и тогда было ясно – обречены. Разрушение – это уже последний этап, и проходит он при тупом безразличии. Действительное крушение наступает раньше: оказывается достаточно разрушить шлифовавшийся веками язык, говор, жизненно-бытовой уклад, отобрать традиции и привычное дело – и всё, приговор состоялся. И больно видеть бессильный человеческий гнев, уныние стариков и чудаковатую растерянность молодых, когда как стихийное бедствие крушит и корёжит самое живую жизнь… И там, где был лад, наступает разлад, и бурно, как на брошенной усадьбе сорняки, начинает прорастать и колоситься безнравственность. Социологи порой удивляются: откуда это? Ответ однозначен: из разрушения. Осталось же кое-что от тех деревенек – по четвертинке, по половинке, а то и целиком – но это лишь дома. Самобытного, нравственного, национального ничего не осталось. Даже земля в округе неузнаваемая: природа, климат изменились – запустение…».
О том, что водилось в реке до строительства гидроэлектростанции, вспоминает Павел Маленёв: «Ласточки-береговушки вили свои гнёзда в обрывистом берегу Волги – там, где сейчас моторный завод и ниже по течению. Потом их покой нарушили приехавшие на «ГорьковГЭСстрой» практичные люди. Пока мы жили в палатках и бараках, они по примеру рыбаков выкопали в обрывистом берегу множество землянок по образцу военных блиндажей, выложили их изнутри и с крыши брёвнами, какие плыли по Волге в неисчислимых количествах, потерянные на лесозаводе во время сплава. Покрыли их толем. Получилось у них хоть и дымное, но тёплое жильё, где они и жили семьями по нескольку лет, ожидая очереди на квартиру. А в свободное время не меряно ловили осетров, жерехов, язей, сомов и налимов, которых много было в волжской воде».
