Больница в Эджвилле представляла собой длинное серебристое здание без окон,
где нам делали инъекции и где мы беседовали с Капитанами. Стоило нажать
черную кнопку на серебристой панели — и на экране появлялось изображение
Капитана. Капитаны были каждый раз разные, но все похожи друг на друга и все
скрывали от нас свои имена. На вопросы они отвечали только: «Я — Капитан
Южного Дозора». У них были худые бледные лица и влажные красные глаза; все,
как на подбор, тощие, нервные, маленькие.
Откуда взялись обезьяны и тигры? Наверное, в пещерах спали и животные. Наши
предки могли бы попросить Капитанов не оживлять их, но потом решили, что
враги сделают людей сильнее. Раньше я ненавидел за это наших предков, хотя
понимал их резоны. Они хотели жизни, полной риска, способной закалить нас,
научить полагаться на собственные силы, и они этого добились. Глядя с нашего
Края в сторону проклятой тьмы на противоположной стороне пустыни, мы как
будто заглядывали во временной провал между сегодняшним днем и гибелью
старого мира и испытывали тошноту. Одно это было почти невозможно вынести. К
этим испытаниям добавлялись другие: Плохие Люди сжигали наши дома и крали
наших женщин. Обезьяны крали наших детей. Тигры смущали нас своей красотой и
силой... Возможно, последнее было самым невыносимым.
Этим исчерпывались мои познания об истории человечества. Я и сейчас знаю
немногим больше. Для ясной картины мироздания сведений явно недостаточно, но
на протяжении уже семисот лет никто не желал иных познаний.
Как-то раз меня разбудил перед рассветом запах снега. Снег означал
опасность: появление обезьян, а возможно, и тигров. Обезьяны пользовались
снегопадом, чтобы проникнуть в город. Я перевернулся на спину. Кири спала,
ее черные волосы рассыпались по подушке. В окно лился лунный свет, стирая
морщины с ее лба и из-под глаз, и она снова выглядела восемнадцатилетней. На
ее голом плече была видна татуировка дуэлянтки — маленький ворон. У нее были
заостренные черты лица, но настолько гармоничные, что эта заостренность не
вредила ее красоте: Кири напоминала ястреба, превратившегося в женщину.
Я испытывал соблазн разбудить ее для любви. Впрочем, назревал сильный
снегопад, и ей предстояло восхождение на перевал для отстрела обезьян,
пытающихся спуститься в город, поэтому я решил дать ей выспаться. Я встал с
кровати, натянул фланелевую рубашку, брюки, кожаную куртку и на цыпочках
вышел в прихожую. Дверь в комнату Бредли была распахнута, его кровать
пустовала, но я не стал волноваться: мы в Эджвилле не нянчимся со своими
детьми, а даем им свободу и позволяем самостоятельно познавать мир. Если что
меня и беспокоило, так это то, что Бредли с некоторых пор снюхался с Клеем
Форноффом. Никто не сомневался, что Клей превратится в конце концов в
Плохого Человека, и я надеялся, что у Бредли хватит ума вовремя от него
отойти.
Я захлопнул дверь дома, вдохнул полной грудью морозный воздух и зашагал по
городку. Наш дом стоял в глубине каньона, и в пронзительном свете луны можно
было различить каждую досочку на любой из многих сотен крыш над густо
облепившими склон домами. Мне были видны колеи на улицах, блуждающие в ночи
собаки; лунный свет отражался от тысяч окон и от серебристого прямоугольника
больницы в центре города. На углах несли караул лишенные листвы деревья;
казалось, в горловину каньона вползает с голой равнины темнота. Мне
чудилось, что стоит напрячь зрение — и я различу за стенами хрупких строений
сияние всех восьми тысяч человеческих душ.
Я зашагал легкой походкой вниз по городу. Повсюду меня поджидала
непроницаемая тень, в небе искрились льдинки-звезды. Мои башмаки выбивали
звонкую дробь по замерзшей земле, изо рта вылетал густой пар. Из хлева за
лавкой Форноффа раздавалось похрюкиванье свиней, которые видели десятый сон.
Лавка Форноффа, а попросту — сарай, освещенный тусклым фонарем, был по самую
крышу забит мешками с мукой и садовым инвентарем; вдоль стен тянулись полки
с едой — в основном, сухой и консервированной. Метлы, рулоны ткани,
разнообразный инструмент и разная всячина забивали все помещения; сзади
располагался ледник, где Форнофф хранил мясо. Вокруг пузатой печки сидели на
ящиках из-под гвоздей несколько мужчин и женщин, попивая кофе и негромко
переговариваясь. При моем появлении они приветственно замахали руками. Пыль,
плавающая в оранжевом свете, походила на цветочную пыльцу. Черная печка
потрескивала и источала жар. Я поставил ящик и сел.
