Кроме обрядоверия весьма важной чертой религиозно-национальной психологии московского церковного общества в XVI и в первой половине XVII века было убеждение в величии и святости Русской земли. С середины XV века Русская Церковь, бывшая дотоле формально одной из митрополий под властью Константинопольского Патриарха, стала независимой от Церкви Греческой, а государство Московское переживало в ХV-ХVI веках полосу огромных внешнеполитических успехов: свержение татарского ига, объединение всех территорий Великороссии под властью Московского государя, завоевание огромной территории трех татарских царств — Казанского, Астраханского и Сибирского. Авторитет Церкви Греческой значительно упал в глазах Москвы после присоединения ее к Флорентийской унии (1439), а взятие Константинополя турками (1453) рассматривалось в Москве как Божие наказание Византии, впавшей в "латинскую ересь". Ныне все православные царства на Балканах стали провинциями Турецкой империи, а Восточные Патриархи — рабами турецкого султана. Тогда на Руси возникает гордая теория: после падения Второго Рима — Византии — Москва становится Третьим и Вечным Римом ("а четвертому не быть"), становится главою и покровителем всего Православия, а Русь признается и характеризуется как Святая Русь, как избранный Богом "новый Израиль" и как единственная хранительница истинного Православия во всей его непорочной чистоте (совокупность этих идей ярко выражена в писаниях основателя и апостола старообрядчества протопопа Аввакума).
Связь Москвы с Православным Востоком не прекращается, но она получает совершенно иной характер: греческие иерархи и другие духовные лица часто приезжают в Москву, но не как наставники и учители, а как просители и получатели "государевой милостыни". Мало того, в Москве подозревают, что греческое Православие, и в частности богослужебная практика, "испорчены" под влиянием "латинской ереси" и турецкого порабощения. Естественно, пишет Н. Ф. Каптерев, что церковная реформа Никона (то есть исправление текстов и обрядов по греческим образцам) "должна была нанести смертельный удар исторически сложившимся представлениям русских о своем религиозном превосходстве над всеми другими народами, и в частности над греками", и "вызвала в приверженцах и поклонниках русской церковной старины сильный протест".
Движение протеста возглавил, по выражению С. М. Соловьева, "богатырь-протопоп" Аввакум. То, что конфликт между реформаторами и их противниками с самого начала принял такой острый и резкий характер, объясняется помимо указанных выше общих причин личным характером вождей двух борющихся партий: Никон и Аввакум были оба люди с сильным характером, с неукротимой энергией, с непоколебимой уверенностью в собственной правоте, с несклонностью и неспособностью к уступкам и компромиссам.
Патриарх Никон был преисполнен сознанием величия своей архиерейской власти, которая в его представлении была превыше всякой светской власти, включая власть царскую. Всякое сопротивление или хотя бы только неповиновение высшей церковной власти Патриарх рассматривал как преступление и готов был подавить его всякими средствами. По выражению Н. И. Костомарова, "с вопросом реформы Никон поступал, как военачальник с военным делом: приказано, и надо исполнять, а за непослушание следовала тяжелая кара".
Между тем главный противник Никона, протопоп Аввакум Петрович (из города Юрьевца), был непоколебимо убежден в правоте своих старозаветных религиозных взглядов и не обнаруживал ни малейшего желания исполнять "нечестивые" приказания религиозных реформаторов. Патриарха Никона Аввакум считает и именует "борзым кобелем, отступником и еретиком", а "с еретиком какой мир? Бранися (т. е. борись) с ним и до смерти, не повинуйся его уму развращенному". При таком настроении двух противных сторон ни примирение, ни соглашение между ними не были возможными. Церковный Собор 1666–1667 годов (уже после падения Никона) проклял старообрядцев как еретиков и отлучил их от Церкви, светская власть пришла на помощь церковной для искоренения "ереси", и эта прискорбная междоусобная борьба омрачала историю Русской Церкви и русского народа в течение последовавших двух столетий.
