Сегодня я выучила это стихотворение, прочитав всего лишь раз. Конечно, мне помогло также и то, что когда-то я уже его читала, да и невелико оно. Всего четыре строчки, в которых воплощена целая жизнь одной женщины. Немного концентрации, и оно с лёгкостью остаётся в памяти. Однако при отсутствии у меня способностей к зазубриванию чего бы то ни было, всё же необычно, что я выучила его сразу, прочитав один раз. И сейчас я пишу Вам письмо. «После смерти люди предали её земле». Повторяю строка за строкой… «На её могиле растут цветы и порхают бабочки». И тут меня осеняет острое понимание того, почему я в первый раз не обратила внимания на это четверостишие: тогда моя мать была ещё совсем молодой.
Я узнала, что Брехт написал это стихотворение в 1920 году. Потом, открыв его биографию в конце сборника, прочла, что он похоронил свою мать в том же году. Не написал ли Брехт это стихотворение в ночь после погребения? Скорее всего. Мать – это начало всех начал, благодаря которому не только мы с поэтом, но и все люди существуют в этом мире. «Холмик не просел, словно никого там нет». Что он чувствовал, когда писал эти строки после похорон? «Сколько нужно боли, чтобы стать такой невесомой!» Каково было в тот момент поэту? Если эти строки так волнуют читателя, то как же горько было человеку, их написавшему?
Пока я читала стихотворение, всплыли воспоминания из далёкого прошлого.
Я родилась в деревне и в подростковом возрасте уехала от матери в город. Впоследствии я приезжала к ней при любом удобном случае. Когда пора было возвращаться обратно в город, я всегда садилась на ночной поезд, чтобы успеть как можно больше времени побыть с мамой. Я даже помню точное время отправления поезда, идущего в столицу, – 23.57. Мама всегда провожала меня до вокзала, а я воспринимала это как должное. Когда я сидела в поезде, она стояла на перроне. На моих коленях в свёртке лежали яйца, сваренные ею, или мандарины, которые она давала мне, чтобы я перекусила в дороге. Одна картина прочно засела у меня в памяти: я сижу в вагоне поезда, который издаёт гудок и уже трогается, а мама стоит в одиночестве на плохо освещённой платформе. Я провожаю её взглядом и машу ей рукой, пока она не скроется из виду.
До сегодняшнего утра, когда я открыла для себя стихотворения Брехта, мои воспоминания заканчивались на этой картине. Всегда так. Но при чтении этого четверостишия меня внезапно поразила мысль: «Как мама добиралась до дома после того, как поезд отправлялся?» Прошло уже почти тридцать лет… Расстояние от вокзала до моей деревни около пяти километров. Автобус ходил раза три-четыре в день и, когда темнело, уже не ездил. Получается, мама, покинув вокзал, возвращалась домой одна пешком по тропинкам через гору и поля? Спустя тридцать лет осознание этого сразило меня как молния.
Неужели мама шла одна в такой кромешной тьме? О чём размышляла она тогда, ступая по ночной дороге? Её обувь, верно, становилась влажной от ночной росы, когда она приходила домой. О чём она думала, снимая свои башмаки? Больше десяти лет, после того как я уехала из дома, повторялись наши с мамой расставания на вокзале. Как же так получилось, что я только сейчас задумалась о том, каково ей было ночью идти пешком в одиночестве? Я стала противна самой себе.
Время течёт, и я начала строить свою жизнь в этом городе. И жизнь эта в основном стала вращаться вокруг моей новой семьи; я и душой и телом отдалилась от мамы и родной деревни. Я уже не стремлюсь к ней при любом удобном случае, как прежде. Сегодня утром, читая стихотворение Брехта, я впервые задалась вопросом: «Как мама ночью добиралась до дома и почему всё это время я ни разу об этом не задумалась?» Я пишу Вам, незнакомцу, потому что хочу признаться в том, какой я бессердечный человек и как я теперь раскаиваюсь в своём отношении к маме…
И правда, сколько же нужно боли, чтобы стать такой невесомой?
