Тот, кто извлёк Францию из пропасти революций, кто в течение некоторого времени сумел даже внушить Александру чувство восхищения перед своими дарованиями, – тот, само собой, не был человеком обыкновенным. И притом Наполеон доказал, как мало значит человеческое величие!
Отец мой, граф Фитценгауз, в то время уже с год как изгнанный в Казань, однажды обедал в многочисленном обществе у местного губернатора, когда, во время трапезы, внезапно доложили о прибытии фельдъегеря. Все гости побледнели, губернатор дрожащими руками раскрыл адресованный на его имя пакет, в котором, к общему успокоению, заключался орден для одного из стоявших в Казани генералов.
Другие утверждают, что Пален распорядился сам, чтобы Павлу передано было это тайное извещение.
Княгиня Радзивилл, виленская воеводша, мать княгини Чарторыской и моя тётушка, – умная, талантливая и одарённая, с живым воображением, подолгу гостила в Петербурге. Ее милостиво принимали императрица Екатерина, осыпавшая ее милостями и дарами, Павел I и император Александр.
Автор говорит о Бородинской битве, которую французы называли «Сражением под Москвой».
По смерти императора Александра ничто не могло заставить Илью расстаться с телом его обожаемого господина. Он повёз его из Таганрога в Петербург и, несмотря на сильный холод и свои преклонные годы, спал все ночи на колеснице, вёзшей драгоценные останки государя.
Император, как мне кажется, должен был сказать: «Если бы я не был Александром, я бы хотел быть Моро». – Примеч. автора мемуаров.
Вероятно, автор разумеет здесь историка Арно, автора книги «Жизнь Наполеона». – Примеч. французского издателя.
Автор ошибается: Наполеон и его сторонники порицали не капитуляцию Парижа, но оставление позиции при Эссоне после сдачи Парижа. – Заметка французского издателя.
Чернь, всегда готовая ниспровергнуть идола, которому она кадила накануне, хотела разрушить статую Наполеона. Полиция тотчас издала приказ, объявляющий, что Его Величество, русский император, взял это произведение искусства под своё покровительство, и что статуя Наполеона будет немедленно заменена статуей мира. Равным образом было воспрещено оскорблять и печатно поносить лиц, принадлежавших к прежнему правительству. Великодушный Александр не забывал ничего. – Примеч. автора мемуаров.
Граф Нессельроде, министр русского императора, тем не менее, должен был напечатать заявление, в котором он объявлял, именем государя, что Его Императорское Величество, взяв на себя заботу об интересах Европы во время пребывания своего в Париже, не хочет вмешиваться в дела частных лиц по отношению к законам и местной полиции и поэтому государь предлагает обращаться в таких случаях к местным властям.
При этом я не могу не обвинить в несправедливости великого писателя, который в своей «Истории Наполеона», столь недостойной его громадного таланта, следующим образом объясняет великодушный и бескорыстный образ действий императора Александра в указанную эпоху: «Мы не оскорбим память императора Александра, государя, одарённого такими прекрасными, благородными качествами, если выскажем предположение, что на нем отразилось влияние его воспитателя, француза Лагарпа. Александр не мог сбросить с себя ту соединённую с тщеславием чувствительность, которая превращает доброжелательный поступок в театральную сцену и опьяняется аплодисментами. Заразный воздух Парижа, лесть, неожиданный успех, желание устранить всякую тень недовольства, одним словом, стремление выказать великодушие в минуту торжества, – все это, по-видимому, увлекло Александра за пределы благоразумия и осторожности». В этих немногих словах проглядывает чувство ревности, характеризующее английскую нацию. Последняя не могла простить Александру его успехи и могущественное его влияние, оскорблявшие гордость англичан и их стремление к преобладанию. Наконец, его благородный отказ от должности тюремщика Наполеона – является осуждением некрасивого поведения английского правительства по отношению к несчастному и слишком доверчивому врагу. – Примеч. автора мемуаров.
При этом уместно будет, я думаю, привести здесь выдержку из замечательной речи, произнесённой господином Монморанси во Французской академии: «Мы уверены при этом, что получим одобрение короля. Воздавая должное его верному союзнику, государю, которому предстояло исполнить высшее назначение и которого мы так рано и так жестоко лишились, мы исполняем благородные намерения короля. Поверьте, господа, тем сообщениям свыше, которые еще звучат в глубине моей души. Теперь, не боясь быть нескромным, я могу открыть с глубокой скорбью, что все интересы человечества были дороги и священны для великодушного сердца Александра. В эпоху Реставрации один член старинной Французской академии, отличавшийся тонкостью вкуса и ума, был представлен Его Величеству, русскому императору. “Ваше Величество, – сказал императору Сюар, имя которого привлекло благосклонное внимание государя, – Вы находитесь в стране, которую должны любить, так как в ней воздаётся должное той славе, которую любит Ваше Величество. Если Ваша августейшая бабка стала бессмертна в России, она этим обязана Франции”». Слышавшие эту речь, столь привлекательно изящную, проникнутую тонким патриотизмом, стремившимся использовать для Франции тайну великого сердца, заметили, что государь улыбался, без сомнения, думая при этом как о Франции, так и об этом обещании славы. Обещание это дано и принято не всуе: потомство выполнит его. За тот пример, который Александр дал престолам, за его стремление к миру, к всеобщему благоденствию, за его великодушие, бескорыстие и заслуги перед Францией, – за всё это воздастся его памяти поэзией и историей, которые восхвалят его и обессмертят его имя. – Примеч. автора мемуаров.
Император Александр, путешествуя, раздавал множество драгоценных вещей – табакерки, кольца, фермуары, наименьшая стоимость которых равнялась трём или четырёмстам франков. Он делал также подарки по случаю крестин, когда бывал крёстным отцом, и эти дары, весьма значительные, постоянно возобновлялись, так как государь никогда не отказывал в этой милости, и почти всем военным известного чина дозволено было просить о ней государя. Интересно было бы подсчитать все годичные расходы императора Александра на подарки. Я уверена, что они составляли громадную сумму. Александр давал также пенсии многим иностранным литераторам и артистам. – Примеч. автора мемуаров.
Единственная надежда французов среди бедствий, которые они сами навлекли на себя, – Александр вызвал своим появлением в Париже сильнейший энтузиазм. Государь в сопровождении одного адъютанта гулял однажды инкогнито в Пале-Рояле. Толпа узнала его и при восторженных кликах проводила его до дворца в Елисейских полях, где он остановился.
Генерал Зайончек провёл часть своей жизни на французской службе. Это был один из самых выдающихся офицеров во французской армии. Наполеон очень уважал его.
Александр вникал в интересы всех своих слуг, без исключения. Встретив однажды в парке Царского Села баронессу Розен, муж которой, генерал на службе Его Величества, квартировал в этом городе, государь сказал ей: «Баронесса, я очень рад, что между вашим домом и моим вскоре состоится союз». Горничная баронессы Розен выходила замуж за пастуха, пасшего мериносов Его Величества.
Графиня Шуазёль, вероятно, хотела оказать, что государь не любил Каннинга… Потому что не придавать ему значения – было бы слишком большой ошибкой, даже принимая во внимание всевозможные различия в политических взглядах. – Примеч. французского издателя.
У императрицы Елизаветы были две дочери, которые умерли, когда у них прорезывались зубки.
Это особенно резко проявилось перед последним роковым путешествием его в Таганрог. Говорят, государь так был расстроен, прощаясь с семьёй, с двором, что не мог сдержать своих чувств. При выезде из Петербурга он велел остановить карету и обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на этот чудный город, и грустный взор его, казалось, посылал месту его рождения – последнее, печальное «прости».
Добродетельный князь Гогенлоэ, искренно любивший императора Александра, совершил босой религиозное паломничество, чтобы вымолить исцеление государя, добродетелями которого он восхищался.
