В первые месяцы войны была реальная возможность пополнить продовольственные запасы города. Микоян, отвечавший за снабжение армии продовольствием, пишет: "Многие эшелоны, шедшие на запад, не могли прибыть к месту назначения, поскольку их адресаты оказались на захваченных врагом территориях. Я дал указание переправлять эти составы в Ленинград".
В это время Сталину позвонил секретарь Ленинградского обкома Жданов. Жданов сказал, что все ленинградские склады забиты, и просил не направлять к ним продовольствие сверх плана. Микоян пишет: "Сталин дал мне указание не засылать ленинградцам продовольствие сверх положенного без их согласия". Их — то есть Жданова.
2 сентября рабочая норма хлеба — 600 граммов, детская — 300. 11 сентября рабочая норма 500 граммов хлеба, дети — 300. 1 октября рабочие получают 400 граммов, все остальные — 200. 20 ноября рабочая норма хлеба — 250 граммов, для остальных — 125. Из документов одного из ленинградских заводов: "Прошу пропустить за ворота товарища Ганова с дополнительным питанием — пол-литра олифы и 1 килограмм клея". Клей, олифа, жмых, опилки, кожа от обуви, мыло, свечные огарки — блокадные продукты питания.
Осенью 1941-го город наполняется новыми людьми: в него бегут из пригородов. Крестьян в город не пускают. Крестьяне стоят кольцом вокруг города вместе со скотом и плачущими детьми. Ленинградцы сначала ездили к ним за молоком и мясом. К зиме 1942 года все эти люди вымерзли. Потом вымерзли те беженцы, которые пришли без вещей и которых пустили в школы и общественные здания.
Потом умирают те, кто переместился из южных районов города. Была в Ленинграде такая "внутренняя эвакуация". Немцы внезапно подошли к Путиловскому заводу. Семьи рабочих рано начали голодать. У них не было ничего, на что можно было бы выменять дополнительную еду. И они быстро умерли.
Хорошо живут дворники. Они забирают карточки у умирающих, получают их на эвакуированных, собирают вещи в опустевших квартирах, меняют их на еду.
Когда немцы подходят вплотную к Ленинграду, начинается смертельная паника среди еврейского населения. Предшествующая эпоха доносов дает о себе знать. Проявляется страх перед соседями, перед коллегами по работе. В буфете Пушкинского Дома, где общаются и пьют кипяток, известный специалист по русской литературе XVIII–XIX веков Григорий Гуковский неожиданно громко начинает рассказывать, что по матери он русский, что он православный. Страх становится болезненным. Филолог Александр Израилевич Грушкин появляется в буфете в фуражке набекрень, в рубахе, подпоясанной кавказским ремешком, отдает всем честь. Говорит, что может выдать себя за армянина.
Немецкая разведка вплоть до зимы 1941 года сообщает о росте антисемитизма в Ленинграде, о случаях нападения на женщин-евреек в очередях за хлебом и о пассивности милиции, которая предпочитает не вмешиваться. Антисемитизм — крайнее, животное проявление общего озлобления в городе первой блокадной осенью 1941-го. Общее озлобление настолько сильно, что власть опасается массовых выступлений рабочих. Когда начнется блокадная зима, люди останутся наедине с собой, и жизнь и смерть утратят национальную окраску.
Когда ленинградцы получали хлеб, всегда просили "довесочки". Эти довесочки тут же съедали. Развилось особое блокадное воровство. Особенно страдали от голода дети. Мальчишки выхватывали у людей полученный хлеб и даже не пытались бежать. Они падали на хлеб и ели, ели, ели. Настоящие воры поджидали в подъездах. Они отнимали продукты, карточки, паспорта. Кроме того, появились банды организованных спекулянтов. В основном из служащих торгово-снабженческих организаций. Управление НКВД по городу Ленинграду фиксирует содержание писем ленинградцев.
Фрагмент письма: "Есть люди, которые голода не ощущали и сейчас с жиру бесятся. Каждая кухарка, работающая в столовой, имеет теперь золото. Или взять военных, которые работают в городе при штабах. Приезжают на машинах домой, привозят продукты и пьянствуют".
В сводке НКВД указывается: "За последние десять дней подобных писем зафиксировано 10 820, что составляет одно сообщение на 70 жителей Ленинграда".
