В числе источников фаблио следует назвать и традиции латинских басен и «примеров», и латинскую средневековую комедию, и лэ Марии Французской, и бродячие восточные сюжеты (в частности, полученные через посредство сборника Петра Альфонса), и особенно фольклорные анекдотические сказки. Бедье говорит о народном «галльском» духе [Бедье 1893, с. 274— 275]. Что касается вопроса о восточных влияниях в фаблио, то, как известно, Жозеф Бедье в своей знаменитой монографии о фаблио, полемизируя со сторонником индианистской теории Гастоном Парисом, стремится доказать мизерность этого влияния (всего 13 сюжетов, из которых три имеют и античные параллели). Бросается в глаза гораздо большая близость к фольклору у фаблио по сравнению с «Графом Луканором» и «Новеллино». Тематический и стилистический, особенно лексический, «демократизм» фаблио ставит его вместе с «Романом о Лисе» на низкое место в иерархии средневековых французских жанров, противопоставляет его куртуазной литературе (вопреки ряду промежуточных произведений между лэ и фаблио, их иногда называют contes, т. е. сказки). В фаблио, как и в «Романе о Лисе», имеются и элементы прямой пародии на куртуазные романы. Бедье допускает определенный успех фаблио, особенно обсценных мотивов, и в некоторой части аристократической среды, но возникновение жанра он связывает с буржуазной средой и деятельностью жонглеров (см. [Бедье 1893, с. XIV]). П. Нюкрог [Нюкрог 1957, гл. III], наоборот, считает фаблио просто жанром куртуазной литературы.
П. Нюкрог утверждает, что в пародийно-бурлескном плане фаблио осмеивают не самую куртуазную литературу, а подражание аристократическим нравам со стороны плебса либо смешение высоких персонажей и низкого стиля. Отдаляясь от крайних точек зрения, следует во всяком случае признать, что литература фаблио (и «Роман о Лисе») составляет оппозицию куртуазным жанрам, но является элементом единой жанровой системы.. Существует мнение о том, что фаблио представляет собой социальную сатиру (см., в частности, содержательную монографию А. Д. Михайлова о фаблио и проблемах средневековой сатиры [Михайлов 1986]), но это, не мой взгляд, преувеличение. Даже Ж. Бедье считал, что сатира в фаблио направлена только на служителей церкви [Бедье 1893, с. 2931, что в остальном в фаблио преобладают смех, забава, «рассказы без горечи» [Там же, с 299], историография «обыденной жизни» [Там же, с. 306]. Подчеркну мимоходом, что, конечно, говорить о серьезном реализме фаблио (как и всей средневековой литературы) не приходится, что бытовизм фаблио больше связан с изображением «низменного», чем с претензией рисовать обыденное. Фаблио достаточно условно. Другое дело, что объективно фаблио все же больше отражает стихию обыденности, чем рыцарский роман с его идеализирующим пафосом. В фаблио маркирована «низкая» тематика и в социальном и в иных планах («натуралистические» подробности, скатология, эротика, вплоть до абсурдности). В этом отношении фаблио выделяется и среди романских средневековых новеллистических форм. Морализаторский элемент также присутствует в фаблио, в частности выражается в заключительной «морали», но эти моральные концовки, вероятно наследие «примеров», иногда выглядят внешним привеском, иногда они действительно как-то суммируют смысл нарратива.
Как повествовательный жанр фаблио, несомненно, ориентированы на удивительное и смешное и обычно ограничиваются одним событием (в этом последнем пункте фаблио резко отличается от китайских городских хуабэнь, с которыми в других отношениях у фаблио много точек соприкосновения). Большую роль играют необычные ситуации, невероятные и удивительные совпадения, недоразумения, qui pro quo, бесконечные варианты взаимодействия хитрости одних персонажей с хитростью или, наоборот, глупостью других (здесь исключительная близость к. фольклору). В центре внимания — острые ситуации и остроумные, неожиданные выходы из них, которые и представляют резкие «новеллистические» повороты с проявлением особой остроты (pointe). Но в фаблио, как и в других «предновеллах», социальные маски или иное выражение родового начала господствуют над индивидуальным, внешнее действие полностью оттесняет и затеняет «внутреннее», поступки преобладают даже над самими редкими попытками изображения характеров.
