Билли выволок художника через кухню в кабину. Потом спустил вниз по ступенькам на траву.
До рассвета оставался какой-то час. Тонюсенький серп месяца уже «поджимал» звезды где-то за западным горизонтом.
«Эксплорер» Билли припарковал между шатром и домом на колесах, так что с шоссе видно его не было. В такой час дорога пустовала.
Билли подтащил Валиса к внедорожнику.
Поблизости никто не жил. И таверна на другой стороне шоссе давно уже закрылась.
Так что выстрел Валиса в кресло никто услышать не мог.
Билли открыл заднюю дверцу. Разложил на полу багажного отделения одно из одеял, которыми маскировал труп Ральфа Коттла.
На земле Валис дернулся. Начал стонать.
Билли внезапно почувствовал слабость: закончились не столько физические силы, сколько моральные и эмоциональные.
«Мир вертится, и мир меняется, но одно остается неизменным. Как ни маскируй, в этом никаких перемен нет: идет постоянная борьба Добра и Зла».
С другим одеялом Билли опустился на колени рядом с прославленным художником.
Сунув револьвер в складки одеяла, используя последнее как глушитель, выпустил пять оставшихся пуль в грудь выродку.
Не решился ждать, выясняя, услышал кто выстрелы или нет. Быстренько разложил дымящееся одеяло на земле и закатал в него мертвеца.
Затолкать труп в «эксплорер» оказалось сложнее, чем ожидал Билли. По сравнению с хрупким Ральфом Коттлом Валис весил куда больше.
Если бы кто-либо снимал Билли на видео, получилась бы классическая черная комедия. Это был один из тех моментов, когда он задался вопросом о предназначении Бога; нет, в его существовании Билли не сомневался, задался вопросом о предназначении.
Загрузив Валиса в багажное отделение, Билли захлопнул заднюю дверцу и вернулся в дом на колесах.
После выстрела Валиса пуля пробила кресло и отрикошетила от деревянной стенной панели. Билли попытался ее отыскать.
Поскольку отца и мать убили из этого самого револьвера калибра 0,38 дюйма, в архивах полиции оставались результаты баллистической экспертизы револьвера. Он сомневался, что при расследовании до нее доберутся, но не хотел рисковать.
Через несколько минут Билли нашел пулю под кофейным столиком и сунул в карман.
Полиция сразу бы определила, что дыра в кресле проделана пулей. То есть копы поняли бы, что в доме на колесах стреляли, но тут уж ничего поделать было нельзя.
Не могли они, однако, узнать другого: стреляли в Валиса или Валис. Без крови не было никакой возможности определить, в отношении кого совершалось насилие.
Медленно поворачиваясь вокруг своей оси, Билли пытался вспомнить, прикасался ли он к поверхностям, с которых можно было снять отпечатки пальцев. Нет. Следы его пребывания в доме на колесах отсутствовали.
Он оставил стальные щитки опущенными. Оставил поднятыми панели перегородки между гостиной и той частью кухни, что служила столовой, выставляющие напоказ коллекцию рук и лиц.
Не закрыл дверь, когда вышел из дома на колесах. Открытая, она приглашала войти.
И уж внутри гостей ждал сюрприз.
Ни одна машина не появилась на шоссе и когда он выезжал с луга на мостовую.
Если следы протектора и остались около дома на колесах, на траве и насыпи, Билли не сомневался, что прибывшие строители все затопчут.
Вновь он оказался у лавовой трубы, на этот раз подъехав другим маршрутом, чтобы не мять те же кусты, что и прежде.
Пока Билли отвинчивал крышку, кроваво-красная заря подсветила силуэты гор на востоке.
Молитва, понятное дело, была бы здесь неуместной.
И Билли показалось, что вниз Валис летел с большей скоростью, чем три других трупа, словно что-то притягивало его снизу.
Когда доносящиеся из лавовой трубы звуки смолкли, Билли скопировал Валиса: «Я старше. У меня больше опыта. Козел». Потом вспомнил, что надо бросить в лавовую трубу бумажник Лэнни, и установил крышку на место.
Когда ночь предпринимала последнюю, отчаянную попытку не уступить дню, Билли припарковал «эксплорер» за гаражом Лэнни. Сам вошел в дом.
Четверг был вторым выходным Лэнни. Никто не стал бы интересоваться, как он проводит свободное от службы время, то есть искать бы его начали не раньше пятницы.
