А кроме того, при всей отвратительности экспонатов коллекция завораживала.
По крайней мере, коллекционеру хватило вкуса, чтобы не включать в нее груди и половые органы.
Билли подозревал, что Валис не убивал ради получения сексуального удовлетворения, не насиловал свои жертвы, потому что тем самым у него возникало бы с ними что-то общее. Он видел себя существом, стоящим вне человечества, над ним.
Не включал он в свою коллекцию и ничего безвкусного, гротескного. Ни глаз, ни внутренних органов.
Лица и руки, лица и руки.
Глядя на подсвеченные банки, Билли думал о мимах, одетых во все черное, с белыми напудренными лицами, в белых перчатках.
Да, коллекционер был извращенцем, но при этом оставался эстетом.
– Чувство равновесия, – Билли начал делиться впечатлениями, – гармония линии, чувственность формы. А самое важное, ограничения жесткие, но понятные.
Валис молчал.
Ирония ситуации: столкнувшись лицом к лицу со смертью и не позволяя страху взять верх, Билли уже ни в коей степени не уходил от жизни, наоборот, широко раскрыл ей объятия.
– Я прочитал твою книгу коротких рассказов, – наконец заговорил Валис.
– Критикуя твою работу, я не напрашивался на критику моей.
Валис рассмеялся, похоже, от неожиданности.
– Между прочим, я нашел твою прозу зачаровывающей и очень сильной.
Билли молчал.
– Это истории человека, который ищет, – продолжил Валис. – Ты знаешь правду жизни, но кружишь вокруг этого плода снова и снова, не желая взять его в руки, попробовать на вкус.
Отвернувшись от коллекции, Билли подошел к ближайшей бронзовой статуэтке эпохи Мейдзи, двум рыбкам, вроде бы простенькой, но отлитой с мельчайшими подробностями, с поверхностью, обработанной под цвет ржавеющей стали.
– Власть, – изрек Билли. – Власть – часть правды жизни.
Валис ждал за закрытой дверью.
– И пустота, – продолжил Билли. – Пропасть. Бездна.
Он перешел к другой статуэтке: ученый и олень, сидящие бок о бок, бородатый ученый улыбался, его одежды сияли золотом.
– Выбор – хаос или контроль, – развивал свою мысль Билли. – Имея власть, мы можем творить. Имея власть и с благими намерениями, мы создаем искусство. Искусство – единственный ответ хаосу и пустоте.
Валис заговорил после паузы:
– Только одно связывает тебя с прошлым. Я могу тебя от этого освободить.
– Еще одним убийством? – спросил Билли.
– Нет. Она может жить, и ты сможешь начать новую жизнь… когда узнаешь.
– И что ты знаешь такого, чего не знаю я?
– Барбара живет в Диккенсе.
Билли услышал свой шумный вдох, на его лице отразилось изумление и признание правоты Валиса.
– Будучи в твоем доме, я просмотрел записные книжки, которые ты заполнял обрывками фраз, произнесенными ею в коме.
– Правда?
– Некоторые словосочетания показались мне знакомыми. На полке в твоей гостиной стоит полное собрание сочинений Диккенса… Оно принадлежало ей?
– Да.
– Она обожала Диккенса.
– Прочитала все романы, по нескольку раз.
– Но не ты.
– Два или три. Диккенс никогда меня не впечатлял.
– Подозреваю, он был слишком полон жизни. Слишком наполнен верой в нее и ее буйством.
– Возможно.
– Она так хорошо знает эти истории, что живет в них в своих снах. Последовательность обрывков фраз, которые она произносит в коме, соотносится с определенными главами.
– Миссис Джо. – Билли вспомнил свое последнее посещение Барбары. – Этот роман я читал. Жена Джо Гаргери, сестра Пипа, властная мегера. Пип зовет ее «миссис Джо».
– «Большие надежды», – подтвердил Валис. – Барбара живет во всех книгах, но чаще в легких приключениях, реже в ужасах «Истории двух городов».
– Я не понимал…
– «Рождественская песнь» снится ей гораздо чаще кошмара Французской революции, – заверил его Валис.
– Я этого не понимал, а ты понял.
– В любом случае она не знает ни страха, ни боли, потому что каждое приключение – хорошо известная дорога, то есть радость и утешение.
Билли прошел к еще одной бронзовой статуэтке, мимо нее.
– Ей не нужно ничего такого, что ты можешь ей дать, – добавил Валис, – и больше того, что у нее уже есть. Она живет в Диккенсе и не знает страха.
Догадавшись, что может заставить художника выйти из спальни, Билли положил револьвер на алтарный столик слева от двери в спальню. Сам же отошел к середине гостиной и сел в кресло.
