– Хотелось бы поглядеть на таких, – сказал он.
– Ты вполне можешь отправиться в Хатру вместе со мной, Домит. Если захочешь, конечно. Тебя там с радостью примут.
Кажется, он обрадовался:
– Правда?
– Конечно. Парфии всегда нужны хорошие воины.
Спартак доел яблоко, которое жевал и выбросил огрызок.
– И всех нас с радостью примут в царстве твоего отца, Пакор?
– Особенно тебя, мой господин, – ответил я.
Он засмеялся:
– Он ведь может не испытать особого восторга, принимая банду бывших рабов, которая вторгнется в его земли.
– Он с радостью будет приветствовать всех, кто сражается с римлянами, и особенно того, кто спас жизнь его сыну.
– Видишь, Акмон, – сказал он, – кажется, мы едем в Хатру.
– Если нас прежде не убьют, – фыркнул тот.
– Смерть всегда сопровождает воина, – небрежно заметил я.
– И гладиатора, – добавил Спартак. – Тебе бы понравилось быть гладиатором, Пакор?
Я хорошо помнил, что они с Акмоном – ветераны арены, так что тщательно подбирал слова для ответа.
– Не думаю, господин.
– А почему?
– Потому что у меня нет желания убивать, как на спортивных состязаниях.
– Ага, понятно, значит, ты и войну не считаешь спортом?
– Конечно, нет, господин.
– Тогда что она такое?
Я секунду подумал и ответил:
– Высочайшее проявление чести.
Спартак и Акмон разразились хохотом.
– Никогда не слышал, чтобы ее так называли, – сказал Спартак. – Стало быть, ты не станешь убивать только ради самого убийства, так?
– Не стану, господин.
– А как тогда насчет того торговца в Фурии, которому ты перерезал горло? Разве то убийство не было убийством ради спорта?
Я даже возмутился:
– Конечно, нет! Этот клятвопреступник устроил так, что меня чуть не убили! Кроме того, из-за него погибли мои люди. Он не заслуживал никакой жалости! Я-то держал свое слово, а он нарушил свое.
Спартак продолжал спрашивать, явно наслаждаясь самим процессом:
– Но ты же был для него всего лишь рабом, а римлянину солгать рабу ничего не стоит.
– Я не раб! – продолжал стоять на своем я.
– Нет, ты гораздо хуже, чем раб, – вклинился Акмон. – Ты беглый раб!
– Я не раб! – повторил я.
– Для римлян ты раб, – сказал Спартак.
– Они люди без чести, – сказал я. – Извини, Домит, это не в твой адрес.
– Но они тем не менее владеют половиной мира, – возразил Спартак. – Вот видишь, Домит, стоит человеку родиться в царской семье, и его взгляд на мир становится совершенно иным, нежели у других людей.
– Это никак не связано, – бросил я.
– Это очень даже связано, – настаивал на своем Спартак. – Ты сражаешься ради чести и славы, Пакор, а это опасная игра, – он хлопнул Акмона по плечу. – Вот мы с Акмоном сражаемся, чтобы остаться в живых, и ни за что другое. И на арене так было, и здесь так же.
– Но сегодня мы сражаемся, чтобы отомстить за предательство, – заметил я.
– Нет, не так! – резко ответил он. – Мы будем продолжать убивать галлов, потому что они наши враги. И ты первым из всех остальных должен об этом помнить. Они же выкрали у нас Галлию!
– Но мы разгромили галлов в бою.
– Верно, – кивнул Спартак. – Но их вождь еще жив, и пока это так, на нас в любой момент могут напасть. Кроме того, огонь и меч – весьма действенный метод воспрепятствовать возможным действиям противника. Не можем же мы все время сражаться, только чтобы умилостивить богов, Пакор! Кое-кому из нас следует думать и о практических вещах.
Мы продолжали идти через лес, где непрестанно кипела жизнь. Я видел кабанов, диких кошек, оленей, слышал перестук дятла, который внезапно смолк при нашем приближении. Над головой, сквозь ветви деревьев, можно было разглядеть ястребов, соколов, уток и травников. Вокруг порхали белые бабочки с черными пятнышками на крыльях, а потом из густого подроста выломился вдруг огромный бурый медведь и уставился на нас маленькими черными глазками, глубоко сидящими в массивной голове. Рыкнув, зверь повернулся и исчез за кустами. Заливаемый солнечными лучами лес представлял собой прекрасное зрелище, так отличающееся от выжженной и выбеленной солнцем земли Хатры, и теперь я понял, почему людям так нравится жить именно здесь, в его глубине.
Через три часа непрерывного марша к голове колонны подлетели два всадника. Это были покрытые пылью Бирд и один из его разведчиков, человек с темным лицом и впалыми щеками, тощий и вымотанный, как и его конь. Бирд казался озабоченным.
