– Спасибо, госпожа, – он посмотрел на нее. – Ты веришь в рай?
– Конечно, – ответила она.
– Я потерял жену и ребенка в эпидемии чумы несколько лет назад. И всегда надеялся, что они будут меня ждать.
Она улыбнулась ему:
– Они ждут тебя, Резус, ждут тебя в таком месте, где нет болезней и боли, а есть только любовь и счастье.
Она держала его за руку, пока Резус, храбрый фракийский воин, уходил из жизни, чтобы соединиться в раю со своей семьей. Диана закрыла ему глаза и поцеловала в лоб, а остальные опустились на колени и склонили головы. Я кивнул Диане в знак благодарности, а по щекам у меня текли слезы.
Так закончилась битва при Мутине. Теперь перед нами был открыт путь на север, прочь из Италии.
Спартак сдержал обещание.
Крепко проспав всю ночь прямо на земле, мы проснулись на туманной заре. Руки и ноги болели, во рту было сухо, лица у всех заросли щетиной. Я с трудом встал, огляделся почти невидящими глазами. Вокруг были такие же немытые и взъерошенные конники и их кони. Воздух был пропитан запахами пота, кожи и конского навоза. Через час после восхода я провел импровизированный совет с Буребистой и его старшими командирами. Мы жевали сухари, запивая их тепловатой водой из мехов, у кого они еще оставались. Галлия тоже присутствовала, глаза у нее опухли от недостатка сна, волосы она заплела в косу. Руки у меня были грязные, а туника забрызгана кровью, хотя и не моей собственной. Лезвие меча затупилось после целого дня рубки. В колчане осталось всего четыре стрелы, но у большинства не было вообще ни единой. Буребиста выглядел мрачным, поскольку за ночь от ран умерло десять его конников.
– Мы заберем их отсюда и предадим погребальному огню вместе с остальными, включая Резуса, – сказал я.
Я посмотрел на Галлию. Гафарн сообщил мне ранее, что восемь ее женщин тоже погибли в бою и еще тридцать были ранены, но она ничего не сказала, просто сидела с каменным лицом и смотрела вперед остановившимся взглядом. Битва, видимо, подействовала на нее отрезвляющим образом, да и на ее подруг тоже, но и она, и все они очень хорошо сражались. Это по крайней мере могло служить ей утешением.
– Лошадей отведем шагом обратно в лагерь, но две сотни будут все время прикрывать нас с флангов. Я не желаю получить никаких сюрпризов со стороны галлов.
– Галлы здешних мест уже никогда не возьмут в руки оружия и не пойдут воевать, – резко бросила Галлия и посмотрела на меня. – Лучшие из них лежат мертвыми. Остальные полностью утратили боевой дух. Они не причинят нам больше никакого беспокойства.
На пути назад в лагерь мы обошли поле боя стороной, чтобы не смотреть на груды окровавленных тел, которые уже стали добычей для стай воронья, что слетелись сюда, добавив еще больше мерзости и без того жуткому зрелищу. Карканье и вопли здорово действовали на нервы, лошади нервничали и дрожали, да и сами мы еще больше хмурились и мрачнели. Мы одержали великую победу, но все, чего мне сейчас хотелось, так это хорошо поесть, вымыться, выстирать грязную одежду и отдохнуть. Я шел рядом с Галлией, она вела Эпону в поводу и неотрывно смотрела вперед. Туман уже растаял под солнцем; нынче снова предстоял жаркий день. Я первым нарушил молчание:
– Мне очень жаль.
– Чего?
– Что погибло столько твоих воинов. Галлов, я хотел сказать.
Она криво улыбнулась:
– Римляне использовали их в своих интересах, и они заплатили за это. Неужели ты подумал, что я буду оплакивать этих недоумков?
– Но это же твой народ…
– Мой народ? Что это должно означать?
– Ну, – пояснил я довольно неуклюже, – они же галлы.
– Насколько велика твоя Парфия? – вдруг спросила она.
– Это тысячи квадратных миль, – гордо ответил я.
Она продолжала неотрывно смотреть вперед.
– И всех, проживающих на этой территории, ты считаешь своими братьями и сестрами? Неужели ты именно их, а не кого-то другого считаешь близкими тебе по крови и по духу?
– Нет.
– Тогда почему я должна чувствовать какую-то связь с людьми, которые вчера старались меня убить? Или с вождем, своим отцом, который продал меня в рабство, а потом захватил в плен и снова попытался на мне нажиться? Я не испытываю к этим людям никаких чувств, кроме презрения!
