На помощь пришел оператор. Признание жены нисколько его не покоробило. Алю он любил, человеком был легким и незлобным и относился к той породе по-настоящему нормальных мужчин, которые не считают прошлое женщины достойным внимания, обсуждения и тем более осуждения. Появление ребенка в собственной жизни он счел фактом презабавным и даже удобным.
— Пеленок не стирать, ночами не колобродить. Подрощенный экземпляр — что может быть лучше? — объявил оператор жене и отправился в Комарово знакомиться с девочкой. Поездкой остался доволен, а вернувшись, объявил:
— К школе перевезем. И ребенку хорошо, и у тебя достойное объяснение.
— Ты уверен?
— Если бы ты только знала, какое количество киношников оставляет детей на попечение бабушек и дедушек! И никто их за это не травит.
Аля прекрасно знала, что ее-то травить есть за что, но лишь спросила:
— Правда?
— Конечно. Ты просто не интересуешься чужой личной жизнью, а такие истории в нашем мире — на каждом шагу.
Встречались, наверное, и похожие истории, но других все же было больше. В них детей любили, и скучали по ним, и страдали от разлуки. Но что Але до других? Ее жизнь гораздо важнее. А в ее жизни самое главное — свет рампы и окрик «Мотор!», а остальное так, между делом.
Между делом перевезли ребенка в Москву. Бабушку тоже забрали (Комарово хотели продать, не выселять же ее в коммуналку: что скажут люди?). И зажили прежней жизнью: съемки, гастроли, спектакли.
— Нука, ты в каком классе?
— В пятом.
— Обалдеть! Это что же, мне уже скоро тридцать пять? Какой ужас! Иди в свою комнату, чтобы глаза мои тебя не видели! — пугалась Аля, тщательно разглядывала себя в зеркало, бежала на кухню мять клубнику и намазывать ею лицо, как героиня полюбившейся картины. Смывала мякоть и говорила: — Ничего, и в тридцать пять еще королев играют.
— Нука, что интересного было в лагере?
— Родительский день, на который ты, как всегда, не приехала.
— Ты что, обижаешься? На обиженных воду возят. Ты же знаешь: у меня работа.
— А ты знаешь, что у тебя есть дочь?
— Нука, бабушка сказала, ты ходишь в театральную студию. Это еще зачем?
— Мне нравится.
— Что значит «нравится»?
— Я хочу стать актрисой.
Хохотала Аля долго, заливисто и обидно. Со стороны, впрочем, могло показаться, что у ее смеха есть некий резон. По сравнению с красавицей-матерью тринадцатилетняя в то время девочка выглядела гадким утенком. Черты лица были еще не сложившиеся и какие-то размытые. Всего было в избытке: слишком широкий рот, слишком вздернутый нос, слишком густые брови и слишком сильно накрашенные глаза, фигура угловатая и мальчишеская. Ноги, правда, длинные, но до того худые, что болтавшаяся мини-юбка их скорее уродовала, чем украшала. Несмотря на перестройку, в школе такой вид ученицы приводил учителей в ступор и заставлял без устали строчить записки актрисе и названивать домой с требованиями явиться в школу и разобраться с дочерью. Артистка оставалась недоступной. Але эта тема казалась мало занимательной. Вот сообщение о занятиях в театральной студии — это да. Это можно обсудить. Обсудить для того, чтобы объяснить бестолковой девчонке: ей до актрисы как до луны. Поэтому, отсмеявшись, Аля и пустилась в объяснения:
— Хотеть и стать — разные вещи, Нука. Нужны данные, понимаешь? А у тебя их нет.
— С чего ты взяла? Дело не только во внешности!
— Конечно, — вынужденно согласилась Аля. — Нужен талант.
— Почему ты считаешь, что у меня его нет?
— Потому что на детях природа отдыхает.
— Ты даже ни разу не видела, как я играю.
— У меня нет времени ходить на дурацкую самодеятельность.
— А у отца есть.
— Вот пусть он и ходит.
— Он говорит, что у меня получится.
— Говорят, что кур доят…
— Мама, если вы разошлись, это не значит, что он стал плохим оператором и перестал разбираться в качестве актерской игры.
— Конечно же, нет. Я так и не думаю. Но насколько я вижу, разведясь со мной, он не перестал быть тебе отцом. Отцы слепы по отношению к своим дочерям, разве ты не знаешь? Особенно хорошие отцы.
Оператор отцом действительно оказался неплохим. К ребенку, хоть и не родному, по-настоящему привязался, удочерил ее и дал свое отчество, и долгие годы оставался для нее единственным папой. Бабушка по старинке предпочитала держать язык за зубами, мама полагала, что, потянув за ниточку, можно размотать весь клубок, а пресса, конечно, пронюхавшая о судьбе биологического отца девочки, не сговариваясь решила молчать. Так или иначе, Аня не сомневалась в кровном родстве с человеком, которого называла папой. И у нее имелись на это все основания.
