– Логично, – согласился я. – Как я понимаю, способы маскировки убийства под самоубийство одинаковы и практикуемые «врагами народа», и используемые обычными гражданами при бытовых убийствах.
– Да, – он кивнул.
– И что вам удалось установить в качестве следователя прокуратуры? – произнес я для поддержания беседы. Ответ я знал заранее. Маловероятно, что кто-то таким вот изощренным способом решил умертвить начальника УНКВД и приятеля наркома. Убийца прекрасно знал, что замаскировать свое деяние под самоубийство крайне сложно. Знал ведь, что в первую очередь будут проверять именно эту версию.
– Факт того, что Литвин сам нажал на курок и в этот момент в квартире больше никого не было. – И поспешил добавить: – А больше тогда от меня и не требовалось. Застрелился и все.
– А как же статья в Уголовном кодексе – доведение до самоубийства? – задал я провокационный вопрос.
– Вы имеете в виду статью 141? Так ее можно применять, если было бы доказано, что кто-то... – прикрыв глаза, собеседник на мгновение замолчал, а потом произнес так, словно прочел: – ...довел находящегося в материальной или иной зависимости от другого лица жестоким обращением последнего или иным подобным путем до самоубийства или покушения на него... – Снова замолчал. Затем, глядя на меня, продолжил устало. Чувствовалось, что ему уже не раз приходилось отвечать на этот вопрос: – Проверили мы эту версию. Никаких долгов у Литвина не было. Шантажировать начальника управления кто-то из ленинградцев не рискнул, зная о его связях в Москве.
– Что вы имеете в виду под шантажом ленинградцев? – спросил я удивленно.
– Для меня, как следователя прокуратуры, Литвин был не высокопоставленным чекистом или «врагом народа», а крупным чиновником, которого теоретически можно было шантажировать. Например, если бы у него была любовница и она забеременела, то могла бы потребовать развестись с женой и жениться на ней. В противном случае она бы могла пригрозить подать заявление в прокуратуру о том, что он принуждает к аборту. А это статья 140 пункт «а» Уголовного кодекса. Наказание – до двух лет тюрьмы. Проверили – никто не писал такого заявления. Был еще вариант с растратой или крупным карточным проигрышем. Как вы понимаете, это тоже исключено. Так что причины, заставившие Литвина пустить пулю в висок, следует искать наверху. А это уже не мое поле. Там должны сами сотрудники наркомата искать. Именно об этом я честно и сказал Гоглидзе, когда сообщил о результатах расследования. Его почему-то это очень заинтересовало, и он попросил меня написать все это в отдельном рапорте. Что я и сделал.
«Потом этот документ попал к Берии, – мысленно добавил я, – и теперь причины самоубийства Литвина на допросах следователям рассказывает Ежов».
– Хорошо, а что было необычного в смерти коменданта? – продолжил я беседу.
– Ничего особенного. Человек пришел в пустую квартиру. Запер изнутри дверь. Окна тоже заперты. Написал предсмертную записку, где указал супруге, куда ей нужно позвонить, когда найдет его тело. Провели графологическую экспертизу. Записку написал самоубийца в состоянии душевного спокойствия. Так что это классическое самоубийство.
– Хорошо, а причины, заставившие коменданта застрелиться?
– Вот здесь, – честно признался следователь, – сложнее. В деле присутствуют признаки преступления, указанные в 141-й статье Уголовного кодекса. Об этом я честно заявил Гоглидзе и пояснил, что так как я сотрудник прокуратуры, то не могу проводить расследование в этом направлении.
– И как он среагировал на ваше заявление?
– Странно. Сказал лишь, что этот недостаток легко исправить. Тогда я не придал значения его словам. А через три недели меня перевели служить в НКВД – в секретно-политический отдел.
– Гоглидзе сказал, что вам пришлось расследовать оба самоубийства во второй раз, но теперь уже в качестве чекиста.
– Да, но здесь уже стояла другая задача – выяснить истинные причины, побудившие их свести с жизнью счеты. А когда я в прокуратуре работал, ответить на вопрос – это самоубийство или убийство, было несложно, – объяснил следователь.
