– А как тогда он комендантом стал? У него ведь судимость была? Да и анкета... – удивился я.
– Свое пребывание в арестантском доме он сумел оформить как выполнение спецзадания. Скрыть преступное прошлое ему помогли люди, которые позднее были осуждены как «враги народа». Как говорится: «Рыбак рыбака видит издалека». К тому же комендантом он оказался исполнительным. Даже слишком. Готов был любой приказ начальства, даже явно преступный, выполнить. Зато пил мало. По сравнению с отдельными сотрудниками и начальниками. В случае чего сам лично участвовал...
Я снова кивнул, продемонстрировав собеседнику понимание того, в чем именно лично участвовал Поликарпов. Если честно, то для меня это было странным. Блохин тоже иногда участвовал в расстрелах в качестве исполнителя. Происходило это в двух случаях: этого требовало руководство наркомата или казнили высокопоставленного «врага народа». Блохин часто присутствовал на расстрелах, но в качестве начальства или сопровождая руководителей наркомата.
– И не только когда не было соответствующих документов, – продолжил следователь, – но и просто так.
Может быть, Поликарпову нравилось убивать или ощущать свою власть над приговоренными к высшей мере наказания? Если он мало пил, то, похоже, его не мучили угрызения совести от содеянного и покойники по ночам к нему не приходили. Если бы у него были такие проблемы, то пулю в висок он пустил бы не после разговора с коллегой, когда понял, что ему придется отвечать за свои деяния.
– Ему что, нравилось это? – вырвалось у меня непроизвольно.
– Сложно сказать. Как вы понимаете, с ним лично я не беседовал. Не успел, – он улыбнулся во второй раз, – подчиненные – те, кто по должности участвовал, – разное про него говорили. Для них он был вроде фельдфебеля[8] в царской армии. Гонял их так, как его при царе. Он до революции два года в гренадерском полку служил. На фронт не попал. Их часть всю Мировую войну в Петрограде стояла. А чтобы служба сахаром не казалась, с ними строевой подготовкой занимались, плац чистить каждый день заставляли, ну и все хозяйственные работы. Это он сам подчиненным рассказывал, когда напивался. Дескать, распустились вы все. Вас бы в царскую армию, там всю дурь из вас выбьют и к дисциплине приучат.
– Так это же антисоветские разговоры! Почему никто не сообщал об этих высказываниях? – искренне удивился я.
– Так ведь сообщали... «врагам народа» во главе с Литвиным. Они все эти доносы читали, потом авторов вызывали и говорили, что если будут на честных людей клеветать, то сами отправятся... – Собеседник снова многозначительно замолчал. – Вот они и молчали. Знали, что угроза эта реальная. Видели тех, кто не поверил Литвину и его подручным...
В Ленинграде я провел две недели. Город я видел лишь два раза – когда ехал сначала с вокзала в управление, а потом обратно. Одной беседой с Черкашиным дело не ограничилось. Мы, к неудовольствию Гоглидзе, встречались каждый день. Следователь в той или иной степени принимал участие в расследовании всех дел, связанных с нарушениями соцзаконности сотрудниками управления. Именно он указал мне на подследственных, кто мог что-либо сообщить важное относительно любых нарушений процедуры расстрелов. Также он мне помог разобраться в специфике оформления уголовных дел и читать только то, что мне требовалось, а не все подряд. В противном случае мое пребывание в Ленинграде затянулось бы надолго. Мною были выявлены многочисленные случаи нарушения соцзаконности, о чем я, вернувшись в Москву, проинформировал Берию.
Признаюсь, я был в шоке, когда узнал подробности происходившего при Литвине и при попустительстве Ежова беззакония. Порой у меня возникала мысль, что творили они все это сознательно, чтобы максимально дискредитировать и тем самым нагадить советской власти. Сразу вспоминались рассказы Блохина о многочисленных вредителях в промышленности и сельском хозяйстве. Так, может, и здесь действовали аналогичные антисоветские элементы? Только уничтожали они не заводы и фабрики, а жизни людей?
