Нет, она не вешалась никому на шею, не хохотала громко и развязно, не делала ножкой, как Шарон Стоун в «Основном инстинкте». Её колени были целомудренно сомкнуты, осанка — как у герцогини, движения изящных рук с хрупкими запястьями — как танец лебединых шей, «а уж речь-то говорит — словно реченька журчит».
Но даже если бы она чопорно разливала чай каким-нибудь высокопоставленным гостям на английском званом ужине, затянутая в респектабельный футляр великосветского наряда, её глаза оставались бы такими же бесстыжими. В них не было свинцового цинизма, рабочей усталости и наигранной ласки, как у девочек-профессионалок. Это был совершенно искренний огонь, и била она им без промаха.
Я не знала тогда, завидовать Саньку или сочувствовать. Аппетиты у этой горячей штучки должны быть нехилыми во всех смыслах. Удержать такую около себя непросто: высосет все соки, все силы и оставит без сожаления, когда найдёт кого-нибудь посвежее. Хотелось мне сказать моему другу: не по себе, Сань, сук рубишь. Да разве бы он послушал?.. В паспорт я ей не заглядывала, но на вид ей ещё не было тридцати. Встречаются, конечно, и восемнадцатилетние девочки, которые выглядят потасканными, но Маша была не такова. Она не курила, весь вечер элегантно и хитро потягивала один коктейль — иногда просто притрагивалась рукой к бокалу или приподнимала его, в то время как мы с парнями честно и добросовестно всаживали в себя очередной шот вискаря. А когда её бокал таки опустел, попросила минералку без газа.
Уж не помню точно, о чём мы тогда разговаривали: такие детали память не сохраняет. Слова не важны, важнее создаваемое ими настроение и ощущения, которые и остаются в закоулках мозгов, хранятся там, как пыльные фотографии. Но определённо могу сказать, что Маша жгла напалмом. Нет, она не материлась через слово, но по части глубоких и многозначительных намёков обскакала нас всех. Парни-то что? — прямолинейные, простые, как пять копеек. Они понимали шутку, если юмор лежал на поверхности. Ржали, как кони, над собственными похабными анекдотами, перекидывались остротами самого грубого свойства. Маша слушала их с таким видом, будто те лили ей в уши не провонявшую вискарём отрыжку потуг на остроумие, а беседу высочайшей интеллектуальной пробы. Сама она обладала искусством даже скабрёзное замечание подать в изысканной многослойной обёртке, отчего оно приобретало некую претензию на элитарность. Но по сути оставалось всё той же скабрёзностью. Я это прекрасно видела и разворачивала её «конфетки» с первого раза, о чём оповещала Машу понимающим взглядом и сдержанной усмешкой, а ребята хмурили лбы, пытаясь въехать в смысл.
— Что-то ты, Маш, мудрёно загнула, — озадаченно проговорил Димыч, уже порядком подогретый парами виски. И, переведя осоловевший взгляд на Санька, счастливого обладателя этой роскошной женщины, спросил: — Слушай, ты понял, что она сказала? Она сама вообще понимает, что говорит? Где ты её откопал, такую умную?
— Ну уж точно не на кладбище, — отмочил Саня шутку и аж напыжился, довольный собой: дескать, Петросян мне в подмётки не годится. КВН-щик хренов.
И все трое моих друзей заржали, а Маша лишь приподняла в тонкой полуулыбке полу-Джоконды уголок губ, накрашенных матовой помадой естественного оттенка. Как там это модное словечко? А, нюдовый. Вот почему я уже плохо помню форму её губ: она никогда их ярко не подчёркивала.
В общем, гусь свинье не товарищ — не дотягивали ребята до неё. Да и подвыпили уже. Только со мной у Маши и складывался в тот вечер сносный диалог. Пила я меньше парней, хотя по комплекции не уступала им. Это сейчас от меня осталась тень, а тогда при росте метр восемьдесят я весила восемьдесят пять кэгэ, не брезговала спортзалом.
— Простите, мне надо попудрить носик, — сказала Маша наконец. И, опалив меня лазурным огнём своего взгляда, добавила многозначительно: — Оль, не составишь мне компанию?
Так уж у девушек принято — не ходить в туалет в общественных местах поодиночке. Уж не знаю, каких туалетных монстров они боятся, но все мои знакомые дамы всегда тянули меня туда с собой. Видимо, я внушала им доверие. Ну и вышеупомянутая комплекция позволяла мне, как они полагали, придушить какую-нибудь фантастическую дрянь с тентаклями, если та вылезет-таки из унитаза и начнёт утаскивать их в канализацию. Но это всё — шутки юмора, а тогда я, натянув на лицо выражение «долг зовёт», поднялась из-за столика и пошла исполнять свою обязанность дамского сопровождающего в уборную.
